— Не ори! — нервно ответил сутулый летчик. — Какой-то осколок достал, е-мое… Гидравлику потеряли. Осталась одна резервная. И та может полететь, твою мать.
— А что это значит? — робея, спросил Бережной.
— Управление, вот что это значит, — проворчал пилот. — Меняем курс, летим на Бермуды? — обратился он к своему напарнику.
— Да, давай — поближе, может дотянем. Запрашиваю.
Сутулый повернулся к Макару.
— Не мешайся, уйди в салон.
Бережной закрыл за собой дверь кабины.
— Ничего, дотянем, — сказал он девушке в ответ на ее немой вопрос.
Он нашел в холодильнике лед, насыпал кубики в стакан и приложил его к больному запястью Ланы.
Так и летели.
Крыло хоть перестало дымиться — и то хорошо.
Но когда в иллюминаторе среди синей глади показалась на горизонте серая полоска земли, с самолетом опять началось твориться неладное. Он стал рыскать, постоянно меняя и подправляя курс.
Макар опять сунулся в пилотскую кабину.
— Что случилось?
Пилоты сидели взмокшие, в прилипших к плечам рубашках.
— Ничего хорошего.
— Мы сможем сесть?
— Не знаем… иди на хрен отсюда!
Вернувшись к Лане, Макар ободряюще подмигнул ей.
Они сели на какое-то поле. Ну, как сели. Снизились — нормально, пилоты аварийным способом выпустили шасси, в посадку вошли более-менее, только слегка подпрыгнули, покатились. А потом непристегнутый Макар вдруг пролетел по салону, и последнее, что он запомнил — звенящий удар грудью о ручку двери пилотской кабины.
Больше ничего.
VII.
НОВОЕ СЛОВО
«Вы, мидяне, жители срединной земли, раз возжелав спасти братьев своих, сами во многом уподобились им.
Много разного вижу в вас, каждого буду встречать по делам и помыслам его.
О земных людях так же сужу и лишь скорблю об участи их. За все века жизни не смогли они найти путь ко мне, потому как не сумели разглядеть друг в друге единства от меня. Знают своё я, но не знают, что все из них до единого это — Я. Не стремятся понять, хотя дано им. Вознесли не любовь и справедливость, а силу. Итак живут в муках и смерти, так не воспомоществовают друг другу, а нарочно приводит сильный слабого к отчаянию последнему. Постоянно наносят мне боль страшную.
Разочарован я. Заблудилась паства, праведников почитают скудоумными, подлецов находчивыми. Всё расставлено будет мной по местам, оценю каждого после жизни бренной и устрою сообразно.
Сейчас же дать еще хочу последнюю возможность чадам моим самим одуматься.
Вы, мидяне, грешны двукратно, что сразу разумными будучи, многие из вас толкали землян к погибели. Пользуясь данным вам знанием, вторглись вы в существа человеческие, уподобив людей тварям неразумным.
Теперь выбор вам даю.
Либо останется все, как сталось.
Либо верну я назад день последний на Земле. Время дам исправить ошибку вашу. Вы же тогда, во искупление грехов своих, людям полностью уподобитесь. Утратите вы все знания и способности врожденные, и жить будете не дольше детей Адамовых. Те, кто ныне живет, хоть и вышли за этот предел, впредь стариться как люди земные будут и умрут скоро. И условия жизни вашей более не будут для вас щадящими: будет вас жечь светило и обжигать хлад земной.
Тяжело мне это обращение, ибо люблю я вас всех, чад моих. Но отдавшихся злу покараю неприятием своим. Ибо не для зла я создал Мир. А неприятие мое есть самая печальная участь для любой души.
Теперь оборачивайте лист или нет.
Вы сущности свободные.
Выбирайте.»
Макар очнулся в большом смятении. Он не мог понять: видел он, или слышал это, но каждое слово накрепко затвердело в памяти. Откуда это?
Бережной даже не сразу начал осознавать, где он находится.
Огляделся. Тьфу ты! Опять в больничной палате. Да что ж такое… А-а, он же летел с Ланой в самолете. На Бермуды. Там еще что-то при посадке случилось…
Он подвигался на кровати. Все, вроде, цело. Нет — грудь перебинтована, потрогал — больно. И еще голова перебинтована.
Приподнялся на локте. Палата была двухместная, у окна лежал толстый мужик с загипсованной ногой, подвешенной на тросах.
Мужик оскалился.
— Хелло, Мак! Очнулся?
Макар кивнул.
— Откуда ты меня знаешь?
Сосед рассмеялся.
— Ну ты и бредить горазд! Два дня тут лежишь и все какие-то сказки рассказываешь! Сначала болтал не по-нашему, я тебе что-то сказал, и ты стал болтать по-английски. Какой-то янус-мидус-левиус — целый комикс напридумывал! Мне даже интересно стало. Я тебя спрашиваю — ты мне отвечаешь! Я даже вникать стал. Я-то раньше от скуки помирал, а ты тут такую байку замутил.
— Где Лана? — спросил Бережной.
— Во-во! Все Лану звал.
— Где она?
— Да нету никакой Ланы! Ты, парень, видать, здорово стукнулся.
— Как нет? — испугался Макар и резко сел на кровати. В груди от боли вдруг как пилой проехались, палата закачалась перед глазами, он опять лег. — Что случилось? — спросил он. — Самолет же уцелел?
— Самолет? Наверно уцелел, — ответил загипсованный. — Я слышал, тебя сюда прямо из аэропорта привезли, на операцию. А потом из реанимации ко мне в палату подселили.
— Из какого аэропорта… — не понял Бережной, — мы же прямо на поле сели. Едва дотянули до Бермуд.
Мужик уставился на него.
— Опять, что ли, бредишь? Очнулся ведь. Какие Бермуды? Ты где? Ты в Майами, друг!
— Какие Майами… — вконец запутался Бережной, даже заболела голова. — Мы летели на частном самолете на Бермуды. Я сам видел остров…
— Э-э, парень… что-то у тебя серьезное. Ты находишься в Майами и, насколько я знаю, сняли тебя с рейсового «Боинга».
— Ничего не понимаю… — прошептал Макар.
Это что ж — все приснилось, что ли? Не может быть.
— Медсестра! — заорал он, чувствуя, как в висках, отдаваясь в глаза, застучала боль. — Медсестра!
— Ты чего орешь? — недовольно буркнул сосед.
— Медсестра! — не унимался Бережной.
Торопливо забежала в палату молодая женщина в зеленом халате. Взглянув на Макара, она только сказала: «Лежите спокойно, сейчас я позову доктора», и вышла.
