коричневом ситцевом платье и нитяных перчатках. Она была такой тоненькой и легкой, а ее сильно накрахмаленное платье таким скользким, что бедняжка ездила туда и сюда на кожаных подушках, несмотря на то что изо всех сил упиралась ногами в сиденье напротив и вытягивала руки в стороны, чтобы сохранить хоть какое-то равновесие. Но каждый раз, когда колеса чуть глубже ныряли в колею или неожиданно подскакивали, наехав на камень, она невольно взлетала в воздух и, снова упав на сиденье, поправляла съехавшую на нос забавную соломенную шляпку и поднимала с пола или просто получше устраивала рядом с собой маленький розовый зонтик. Этот зонтик был, по-видимому, главным предметом ее забот, если не считать бисерного кошелечка, в который она заглядывала всякий раз, когда это позволяло состояние дороги, явно находя большое удовлетворение в том, что ценное его содержимое не исчезло и даже не уменьшилось. Мистер Кобб абсолютно не догадывался о столь изнурительных обстоятельствах путешествия внутри дилижанса: дело возницы — доставлять людей к месту назначения, и из этого совсем не следует, что он обязан обеспечивать им в пути удобства. Сказать по правде, мистер Кобб забыл о самом существовании своей ничем не примечательной маленькой пассажирки.
Когда в это утро он собирался выехать с почты в Мейплвуде, из остановившейся неподалеку брички вышла женщина и, подойдя к нему, осведомилась, действительно ли это почтовый дилижанс из Риверборо и действительно ли перед ней мистер Кобб. Получив утвердительный ответ, она кивком головы позвала девочку, которая, сидя в бричке, с нетерпением ожидала этого сигнала и бросилась к матери бегом, словно боясь хоть на мгновение опоздать. Можно было предположить, что ей лет десять или одиннадцать, но, каков бы ни был ее возраст, казалась она для него слишком маленькой. Мать помогла ей влезть в дилижанс, положила рядом с ней узелок и букет сирени, проследила за тем, как мистер Кобб привязывал на задок дилижанса старый сундучок, обитый некрашеной кожей, и, наконец, заплатила за проезд, с большой тщательностью отсчитав серебро.
— Я хочу, чтобы вы доставили ее к моим сестрам в Риверборо, — сказала она. — Вы знаете Миранду и Джейн Сойер? Они живут в кирпичном доме.
Бог ты мой, да он знал их так хорошо, как если б сам был одной из них!
— Так вот, она едет к ним. Они ее ждут. Будьте добры, приглядите за ней в дороге. А то она может заболтаться с кем-нибудь на остановке и отстать или прихватить кого-нибудь с собой для компании… До свидания, Ребекка, постарайся ничего не натворить и сиди смирно, чтобы, когда приедешь, была чистой и опрятной. И не доставляй лишних хлопот мистеру Коббу… Боюсь, она порядком возбуждена. Вчера мы приехали на поезде из Темперанса, ночевали на ферме у моей двоюродной сестры, а сегодня от нее добирались сюда в бричке — восемь миль пути.
— До свидания, мама, не беспокойся. Ты же знаешь, я не первый раз путешествую.
Женщина засмеялась и, снова обращаясь к мистеру Коббу, пояснила:
— Она была один раз в Уэйрхеме и ночевала там; не такая это поездка, чтобы называть ее путешествием!
— Это было путешествие, мама, — горячо возразила девочка. — Ведь мы ушли с фермы, завтрак у нас был с собой в корзинке, и мы ехали немножко на лошади, а немножко на поезде и брали с собой ночные рубашки.
— Если и брали, то ни к чему сообщать об этом целой деревне, — сказала мать, прерывая воспоминания опытной путешественницы. — Разве я не говорила тебе, — шепнула она в последней попытке навести дисциплину, — что нельзя громко говорить о ночных рубашках, чулках… и прочих подобных вещах, особенно когда кругом мужчины?
— Я знаю, мама, знаю, и не буду. Я только хотела сказать… — здесь мистер Кобб щелкнул языком, хлестнул вожжами, и лошади степенно тронулись в свой ежедневный путь, — я только хотела сказать, что это путешествие, когда… — дилижанс уже ехал по дороге, и Ребекке пришлось высунуть голову в дверцу, чтобы закончить свою фразу, — это путешествие, когда берешь с собой ночную рубашку!
И запретные слова, выкрикнутые тоненьким звонким голоском, вновь оскорбили слух миссис Рэндл. Она проводила взглядом дилижанс, села в свою бричку и, уже развернув лошадь в обратном направлении, на мгновение привстала на ноги, прикрыла глаза рукой от солнца и взглянула на клубившееся вдали облачко пыли.
«Хлопот у Миранды будет полон рот, — подумала она, — но я ничуть не удивлюсь, если ей все-таки удастся сделать из Ребекки человека».
Все это было полчаса назад, и солнце, жара, пыль, а также раздумья о различных поручениях, которые нужно было исполнить в таком крупном центре местной деловой жизни, как Милтаун, совсем усыпили и без того не отличавшегося живостью ума мистера Кобба, так что он полностью забыл о своем обещании приглядывать за Ребеккой.
Неожиданно среди грохота и дребезжания колес и скрипа упряжи ему почудился тоненький голосок. Сначала он подумал, что это сверчок, древесная лягушка или птичка, но затем, определив, откуда идет звук, бросил взгляд через плечо и увидел маленькую фигурку, высунувшуюся в окошко дилижанса настолько, насколько это можно было сделать, не подвергая себя риску вывалиться из экипажа. Длинная черная коса раскачивалась в такт движению дилижанса, в одной руке девочка держала шляпу, а в другой свой маленький зонтик, делая безуспешные попытки дотянуться им до возницы.
— Мистер Кобб, я хочу вам что-то сказать! — кричала она.
Мистер Кобб послушно натянул поводья.
— Скажите, а ехать наверху с вами намного дороже? — спросила она. — Здесь, внутри, такие скользкие сиденья и так жарко. И карета слишком большая для меня! Меня так в ней швыряет, что скоро я вся буду в синяках. А окна такие маленькие, что ничего не видно целиком, а когда я хочу поглядеть, не свалился ли с задка сундучок, мне приходится почти вывихивать шею. Это мамин сундучок, и она очень им дорожит.
Мистер Кобб подождал, пока этот поток слов или, выражаясь точнее, эта лавина критических замечаний иссякла, а затем сказал шутливо:
— Дополнительная плата за право сидеть рядом со мной не взимается. Влезай наверх, если хочешь, — после чего помог ей выбраться из дилижанса и, «вознеся» ее на переднее сиденье, снова занял свое место.
Ребекка села осторожно, предварительно с чрезвычайной заботливостью расправив под собой платье. На сиденье между собой и возницей она положила розовый зонтик, аккуратно закрыв его складками платья. Сделав все это, она сдвинула шляпу на затылок, подтянула заштопанные нитяные перчатки и радостно сказала:
— Вот так-то лучше! Похоже на путешествие! Теперь я настоящая пассажирка, а там, внутри, я чувствовала себя как наша наседка, когда мы запираем ее в курятнике. Я надеюсь, нам предстоит долгий путь.
— О, он еще только начался, — отвечал мистер Кобб добродушно, — а ехать нам целых два часа.
— Всего только два часа! — Она вздохнула. — Это будет половина второго. Мама к тому времени вернется к кузине Энн, а дома уже пообедают, и Ханна уберет со стола. Я позавтракала, потому что мама сказала, что это будет плохое начало — явиться к тетям голодной и заставлять их первым делом накрывать для меня на стол… Отличный, похоже, будет день, правда?
— Это точно; пожалуй, слишком жарко, слишком. Почему ты не раскроешь свой зонтик?
Она еще глубже задвинула упомянутый предмет под складки своего платья и сказала:
— Ах, что вы! Я никогда не раскрываю его, когда солнце светит. Понимаете, розовое ужасно выгорает, поэтому я хожу под ним только на молитвенные собрания и только по пасмурным воскресеньям. Иногда солнце неожиданно прорывается из-за туч, и тогда мне приходится как можно скорее его сворачивать. Это для меня самая дорогая в жизни вещь, но требует ужасных забот.
В этот момент в неповоротливом уме мистера Джеримайи Кобба начала зарождаться мысль о том, что птичка, сидящая на жердочке рядом с ним, совсем не того полета, каких он привык встречать во время своих ежедневных поездок. Он положил свой кнут в предназначенное для него углубление рядом с сиденьем, снял ногу со щитка, сдвинул шляпу на затылок, выплюнул на дорогу табачную жвачку и, устранив таким образом все препятствия для умственной деятельности, в первый раз внимательно посмотрел на свою пассажирку — она встретила его взгляд серьезно, с детской доверчивостью и дружелюбным интересом.
