Ребекка вздрогнула при звуке этого голоса и, вскочив на ноги, радостно воскликнула:
— Мистер Аладдин! Я знала, что вы в Уэйрхеме, но боялась, что вы не найдете времени, чтобы зайти повидать нас.
— Кого это «нас»? Теток здесь нет, не правда ли? А, ты имеешь в виду дочь богатого кузнеца, чье имя я никак не могу запомнить. Она тоже в Уэйрхеме?
— Да, мы живем с ней в одной комнате, — ответила Ребекка, решив, что прозвучало дурное предзнаменование и для нее самой, если он забыл имя Эммы-Джейн.
Комнату окутывал мягкий сумрак, в камине весело потрескивал огонь, и они долго беседовали, пока прежнее сладкое ощущение дружбы и близкого знакомства не вернулось незаметно в душу Ребекки. Адам не видел ее несколько месяцев и хотел узнать от нее о школьных делах, как они выглядят с ее точки зрения; до этого он уже поинтересовался ее успехами у мистера Моррисона.
— Ну, моя маленькая мисс Ребекка, — сказал он наконец, поднимаясь с кресла. — Мне пора думать о поездке в Портленд. Завтра там состоится собрание директоров железной дороги, и я всегда пользуюсь этим удобным случаем, чтобы посетить здешнюю семинарию и дать свои ценные советы по финансовым и учебным вопросам.
— Как это странно, что вы попечитель, — сказала Ребекка задумчиво. — Почему-то я не могу это совместить.
— Вы на редкость умная юная особа, и я совершенно с вами согласен, — ответил он. — Дело в том, — добавил он серьезно, — что я принял на себя обязанности попечителя в память о моей бедной матери, чьи последние счастливые годы прошли здесь.
— Это, наверное, было очень давно!
— Дай подумать… Мне тридцать два — только тридцать два, хотя кое-где уже седина в волосах. Моя мать вышла замуж через месяц после окончания семинарии, а умерла, когда мне было десять. Да, моя мать была здесь давно, самой семинарии было тогда лет пятнадцать или двадцать. Хотите взглянуть на мою маму, мисс Ребекка?
Девочка осторожно взяла кожаный футляр и открыла его. Перед ней было простодушное, свежее бело-розовое лицо, такое выразительное, с такой доверчивостью во взгляде, что Ребекка была тронута до глубины души. Она показалась себе старой и опытной и смотрела на портрет с чувством, похожим на материнское. Ей сразу же захотелось утешить и поддержать это нежное юное существо.
— О, какое милое, милое, как цветок лицо! — прошептала она.
— Этому цветку пришлось вынести немало бурь, — сказал Адам печально. — Суровая погода этого мира согнула его тонкий стебелек, пригнула к земле его головку. Я был еще ребенком и не мог беречь и лелеять его, и не было никого другого, кто мог бы защитить ее от горя. Теперь я добился успеха, денег, влияния — всего, что могло бы тогда сохранить ее в живых и сделать счастливой, но уже слишком поздно. Она умерла, так как была лишена любви и внимания, нежности и ухода, и я никогда не смогу забыть об этом. Все, чего я добился, порой кажется мне таким ненужным, потому что я не могу разделить это с ней!
Это был новый мистер Аладдин, и сердце Ребекки трепетало сочувствием и пониманием. Теперь она знала, откуда этот усталый взгляд его глаз — взгляд, который он бросал иногда среди веселых речей и смеха.
— Я рада, что теперь знаю о ней, — сказала она, — и рада, что смогла увидеть ее именно такой, какой она была в тот день, когда завязывала под подбородком ленты этой белой шляпки и видела в зеркале свои золотистые локоны и небесно-голубые глаза. Разве не была она счастлива? Как бы я хотела, чтобы она могла остаться такой и дожить до того, чтобы увидеть, каким сильным и добрым вы выросли. Моя мама всегда печальна и занята, но однажды я услышала, как она, глядя на Джона, сказала: «В нем моя награда за все». И ваша мама подумала бы то же о вас, если бы была жива, и, быть может, думает там, где она сейчас.
— Вы умеете утешать, моя маленькая Ребекка, — сказал Адам, поднявшись с кресла.
Когда Ребекка встала, слезы еще дрожали на ее ресницах, и ему показалось, что он смотрит на нее новыми глазами.
— До свидания! — сказал он, взяв ее худые смуглые руки в свои, и добавил, так, словно увидел ее впервые: — Маленькая пунцово-белоснежная уступила место новой девочке! Если допоздна сидеть за уроками и стараться сделать работу четырех лет за три, то, вероятно, от этого должны потускнеть глаза и стать бледным лицо, но глаза Ребекки ярки, а на щеках розовый румянец! Ее длинные косы положены одна на другую так, что образуют сзади большую черную подкову, и завязаны наверху бантами! Она такая высокая, почти до плеча мне! Да куда же это годится! Как будет мистер Аладдин обходиться без своего доброго маленького друга? Он не любит взрослых юных леди в прекрасных изысканных нарядах и с длинными шлейфами: они пугают его и наводят на него скуку!
— О, мистер Аладдин! — с живостью воскликнула Ребекка, всерьез принимая его шутливые слова. — Мне еще нет пятнадцати, и я стану юной леди только года через три. Пожалуйста, не покидайте меня, пока не будете вынуждены это сделать!
— Хорошо, обещаю, — сказал Адам. — Ребекка, — продолжил он после недолгой паузы, — кто эта девушка с копной рыжих волос и очень светскими манерами? Она спускалась вместе со мной с холма. Ты знаешь, о ком я говорю?
— Это, должно быть, Хальда Мизерв. Она из Риверборо.
Адам приподнял лицо Ребекки, положив палец под ее подбородок и взглянул ей в глаза — глаза, такие же ласковые, ясные, по-детски простодушные, какими были они, когда ей было десять. Он вспомнил другие, дерзкие голубые глаза, бросавшие кокетливые взоры из-под полуопущенных ресниц, посылавшие быстрые, как молния, лучи из-под игриво приподнятых бровей, и сказал серьезно:
— Не становись такой, как она, Ребекка. Нежные цветы клевера, что растут в полях за Солнечным Ручьем, так сладки, ароматны и чисты; не стоит связывать их в один букет с яркими и броскими подсолнухами.
Глава 23 Новые трудности
Первый счастливый год в Уэйрхеме, когда так раздвинулись горизонты и появилось столько новых возможностей, завершился и ушел в прошлое. Ребекка продолжала заниматься и во время летних каникул, а осенью, по возвращении в семинарию, сдала несколько экзаменов, что должно было позволить ей, если она проделает то же самое в следующем году, пройти полный курс обучения за три года вместо четырех лет. Она вышла из этого испытания без особого триумфа — да он был бы и невозможен, если принять во внимание ее недостаточную подготовку, — но все же сумела показать себя удивительно хорошо по некоторым предметам программы и даже блестяще по другим, так что средний балл оказался вполне приемлемым. Вероятно, она не стала бы лучшей ученицей ни при каких обстоятельствах: ее легко опережали по математике и естественным наукам около десятка других девочек. Но по какой-то необъяснимой причине спустя некоторое время она стала заметной фигурой среди учащихся семинарии. Когда ей случалось совершенно забыть факты, необходимые для ответа на вопрос экзаменатора, она выдвигала свою оригинальную теорию, которая не всегда была верной, но обычно неповторимой, а иногда забавной. Латинскую и французскую грамматику она знала лишь сносно, но, когда дело доходило до перевода, ее свобода выражения, выбор слов, глубокое проникновение в самый дух текста восхищали ее учителей и приводили в отчаяние соперников.
— Она может ничего не знать о предмете, — говорила Адаму Ладду мисс Максвелл, — но понимает все в тот момент, когда получает ключ к разгадке. Большинство девочек напичканы всевозможной информацией, но при этом глупы, как овцы.
В первый год учебы, когда Ребекка просто приспосабливалась к новой обстановке, таланты ее, за исключением лишь немногих, остались незамеченными. Она была, несомненно, одной из бедных девочек: у нее не было красивых платьев, которые могли бы привлечь к ней внимание, к ней не приезжали гости, она не имела друзей в городке. У нее было больше уроков, чем у других, а потому меньше времени для общения
