Я раскидываю мокрые листья, добираюсь до сырой почвы. Провожу мысленную линию по забору, отмеряю расстояние шириной в ладонь и начинаю руками разгребать землю. Наконец чувствую пальцами металлический холод банки. Вытаскиваю ее и стряхиваю грязь с крышки: «Печенье-ассорти» (помню, как мы съели его без остатка).

Я не зарываю яму и не пытаюсь замести следы. Все равно свалят все на лису. Мне хочется поскорее выбраться отсюда. Я пинком отбрасываю кирпич и запираю за собой калитку. Быстро иду прочь и скоро скрываюсь в темноте. Меня здесь не было.

В раннем утреннем свете поляроидная карточка кажется неправдоподобно яркой. Девочка, превратившаяся в мальчика. Я улыбаюсь (я прячусь). Рождество моего кролика. Оставь что-нибудь здесь, сказал он.

Я тянусь за чашкой с кофе. Разворачиваю его письмо. Вижу неразборчивые каракули пятнадцатилетнего подростка, и у меня перехватывает горло. Шифр, который надо разобрать. Освободить, объяснить.

выбор Галана. только очень молоды. либо умереть. рассказать кому-нибудь, не ты, Элли, вина. Трус. всегда быть рядом ТЫ всегда.

~

Я приехала рано, и на станции меня встречал только серый утренний холод, не обещающий ничего хорошего. Было совсем тихо; кроме меня, с поезда сошел только один пассажир, таскающий свой дом за плечами. Быстрым шагом профессионального туриста он двинулся вверх по холму. Я не пыталась угнаться за ним.

Никто, даже Алан, не знал о моем приезде, и я просто взяла такси на станции. По правде говоря, мне не хотелось ехать сюда. Я хотела остаться в Лондоне, подальше от всего, что говорило бы: «Это я, Джо»; потому что все виды, запахи и деревья здесь были им, как были они и мной; мы вросли в этот пейзаж, переплелись корнями, смешались с ним и друг с другом.

Я попросила таксиста остановиться на вершине холма, у старых ворот с вырезанной, заросшей мхом надписью «ТРИХЭВЕН» — той самой, которую мы впервые увидели двадцать три года назад, стоя на пороге приключения: он — с незаживающей раной в сердце, я — с робкой мечтой начать жизнь заново.

Было холодно, а я слишком легко оделась, но холод хорошо прочищал голову и был мне приятен. Я постояла, вслушиваясь в монотонную работу дятла, и вниз по склону холма двинулась к дому. Пространство, которое он покинул, захватывало меня, шептало мне в ухо: «Он все еще здесь». Я слышала эти слова, подходя к дому с его молчанием, скрытом болью, открытыми альбомами с фотографиями, извлеченными из ящиков комодов. «Он все еще здесь», — шептал голос, и я ускоряла шаги, плакала на ходу и наконец побежала.

Они были на кухне, все трое, пили чай и ели бисквитный пирог. Первым меня почуял Нельсон, собака-поводырь Артура, шоколадно-коричневый лабрадор, ставший его глазами год назад, когда я уехала в Лондон. Он бросился к двери и залаял, и я увидела, как улыбается Артур, понявший, что означает этот лай. Мать и отец вскочили и бросились ко мне, и первые минуты казалось, что все в жизни нормально. Первые трещины стали заметны, только когда я поднялась в свою комнату.

Я не слышала, как она поднимается следом за мной: может, она так похудела, что ее шаги стали невесомыми, а может, меня отвлекла появившаяся на моем туалетном столике фотография: мы с Джо, еще совсем юные, на морском празднике в Плимуте; я не видела этой карточки лет пятнадцать. На нем морская фуражка, а я собираюсь засмеяться, но не решаюсь, потому что он совершенно серьезен. Мать взяла фотографию в руки, посмотрела на нее, провела пальцем по его лицу, провела по своему лбу.

— Нам повезло уже потому, что он был у нас, — сказала я.

Мать осторожно вернула фотографию на место.

Помолчала.

— Я никогда не была сумасшедшей, Элли, никогда не была истеричкой. Я всегда была вполне рациональной, поэтому, когда я говорю, что он жив, это не значит, что я просто этого хочу или на это надеюсь. Это тоже рационально. Я это знаю.

— Ладно, — кивнула я и начала расстегивать сумку.

— Твой отец думает, я сошла с ума. Уходит, когда я об этом заговариваю, говорит, что я сошла с ума от горя, но я точно знаю. Элли. Я знаю, я знаю, я знаю.

Я уже не распаковывала сумку, а слушала этот отчаянный поток слов.

— Тогда где он, мама?

Она уже собралась ответить, но тут заметила стоящего в дверях отца. Он посмотрел на нее, подошел ко мне и протянул пачку старых номеров «Корнуолльских новостей».

— Я подумал, тебе будет интересно почитать, — сказал он и вышел, не взглянув больше на мать.

— Постой, — попросила я.

Он сделал вид, что не слышит; вместо ответа я услышала его тяжелые и грустные шаги по дубовым ступеням.

Я нашла его в мастерской. Сгорбленная, вдруг постаревшая фигура. Самодельная лампа прикручена к полке у него за спиной, лицо в тени и кажется мягким и загадочным: в темных глазах грусть. Он не оглянулся, когда я зашла и села в старое кресло — то самое, которое мы привезли сюда из Эссекса, а потом заново обтянули темно-оранжевой саржей.

— Я бы все отдал, — вздохнул он, — все, чтобы он вернулся. Я молюсь, и я очень хочу ей верить. И чувствую, что предаю ее. Но я ведь смотрю телевизор. Элли. И каждый день читаю о новых жертвах.

Он взял кусок наждачной бумаги и начал шлифовать ребро почти законченного книжного шкафа.

— Я всегда знал, что что-то такое стучится. Это всегда висело над нашей семьей. Висело и просто ждало момента. У меня нет больше надежды. Поточу что я ее не заслужил.

Он перестал шлифовать и наклонился над верстаком. Я понимала, о чем он говорит.

— Это ведь было так давно, папа, — тихо сказала я.

— Не для ее семьи. Элли. Для них это было как будто вчера. Их горе — это теперь мое горе. Все, круг замкнулся.

~

Я лежала на скамейке, дрожа от холода, и ночь лежала вместе со мной, а луна старалась и никак не могла проникнуть под брезентовый навес. Листья упрямо держались на ветках и не собирались сдаваться пришедшему вслед за закатом холоду; они не готовы были опадать, во всяком случае, не сегодня.

В темноте что-то двигалось, шевелилось, шуршало; когда-то эти звуки наводили страх, но уже давно стали хорошо знакомыми и дружелюбными. Я глубоко вдохнула промозглую прелую сырость, и на минуту она притушила бушующий внутри огонь. Сон принадлежал мне. Я спала долго, глубоко, без сновидений и проснулась только под утро, когда начался дождь. Солнце уже подсвечивало дальний край леса. Я села на лавке; тот бок, на котором я лежала, остался сухим. В кармане я нащупала полплитки шоколада. Шоколад был темным, горьким, любимый сорт Артура. Я всегда брала плитку с собой, когда шла гулять. Я отломила квадратик и держала его во рту, пока не растаял. Горьковато для завтрака, но все равно хорошо.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату