Сначала я только услышала шорох, но, еще не видя, уже знала, что он означает. Я давно его не видела; наверное, целый год. Темные серьезные глаза смотрели на меня из кучи листьев; каштановая шкурка; влажный подергивающийся нос. Он остановился прямо передо мной, как будто хотел чего-то. И пошевелила ногой, но он не двинулся, просто стоял и смотрел. Его не испугал даже звонок моего телефона, неожиданно резкий в предрассветной тишине. Он смотрел прямо мне в глаза, пока я нервно жала на кнопку, отвечала и слушала ее голос, тот же, что раньше, но только гораздо старше. «Элли, я не могу долго говорить, — шептала она точно так же, как двадцать один год назад. — Слушай меня — не сдавайся. Он жив. Я знаю, что он жив. Верь мне, Элли. Ты должна мне верить».
И все это время он смотрел мне прямо в глаза.
Я не стала принимать душ, только переоделась в старый рыбацкий свитер, купленный почти пятнадцать лет назад. Он сильно вытянулся за это время, а рукава и ворот отвисли. Джо называл его моим успокоительным. Возможно, так и было. После легкого летнего хлопка и льна он казался тяжелым, колючим и готовым к отпору; как будто зима была уже совсем близко.
Когда я спустилась на кухню, Артур сидел за столом и слушал карманный приемник. Родители оставили записку: «Уехали в Траго-Миллс за краской». За краской? Я не знала, радоваться или нет. Во всяком случае, это начало, повторяла я себе. Наконец они что-то делают вместе.
— Хочешь кофе, Артур? — спросила я, разламывая рогалик.
— Нет, спасибо, милая. Выпил уже три чашки, и теперь у меня сердцебиение.
— Тогда лучше не стоит.
— Вот и я так думаю.
Я наклонилась, и Нельсон подошел ко мне. Я потрепала его по голове, почесала за ушами и угостила кусочком рогалика, от которого он пытался отказаться, но не смог. Он очень хотел быть хорошей и воспитанной собакой, но наша семья упорно его портила. С тех пор как он появился у нас, серьезный и исполненный добрых намерений, мы только и делали, что баловали его, и в конце концов из положительной и целеустремленной собаки он превратился в собаку легкомысленную. Живот, который я сейчас почесывала, из поджарого стал тугим и круглым, потому что убитые горем родители, желая забыться, непрерывно кормили его, а он не отказывался.
Я налила себе чашку кофе и села за стол.
— Здесь стало так тихо без всех вас, — пожаловался Артур, выключив радио. — Я без вас сразу старею.
Я погладила его по руке.
— Никак не могу поверить в это. Я думал, в моей жизни уже не будет ничего такого жестокого. — Он достал из кармана тщательно выглаженный платок и тихо высморкался. — Я теперь готов, Элли. Готов уйти. Страха больше нет, да и желания жить тоже. Я так устал. Устал прощаться с теми, кого люблю. Мне так жаль, дорогая.
Я поцеловала его руку.
— Кажется, на реке поселилось новое семейство цапель. Папа видел их вчера. Молодые скоро станут на крыло. Хочешь, сплаваем и поищем их?
— Очень хочу, — скачал он и сжал мои пальцы.
Я быстро допила кофе, а остатки рогалика отдала благодарному Нельсону.
Резкий порывистый ветер дул с севера, приносил с собой запах соли и короткие холодные дожди. Волны с силой ударяли в борта лодки, и Артур каждый раз ахал. Нельсон стоял на носу, словно деревянная резная фигура, но потом неожиданно поднявшаяся в воздух стая канадских гусей испугала его, и он забился под ноги к Артуру. Я заглушила мотор, и на веслах мы поплыли вдоль берега, надеясь отыскать у кромки воды большие гнезда цапель. Несколько раз мы останавливались, вслушиваясь в звуки реки, а потом наскочили на отмель. Со всех сторон нас окружали серо-зеленые, черно-зеленые и просто зеленые водоросли, и вдруг все они потемнели, внезапно смешавшись со стремительно двигающимся вверх по реке грозовым фронтом, похожим на густой черный дым. Я едва успела натянуть над лодкой тяжелый брезентовый тент, когда на небе засверкали молнии и на нас хлынул смешанный с ледяной крупой дождь.
— Вижу! Все вижу! — закричал Артур и, выбравшись из-под брезента, подставил стихии лицо и всего себя, словно надеялся охладить свои мятущиеся чувства.
Воздух дрожал от пушечных раскатов грома, и молнии непрестанно вспыхивали между деревьями и над долиной.
— Артур! Забирайся обратно! — крикнула я, когда он, оступившись, упал у самого борта.
Опять молнии, опять гром, и вдруг по долине пронесся оглушительный треск ломающегося дерева и тут же утонул в шуме бьющих по воде струй. Нельсон трясся, прижавшись к Артуру, а тот все выкрикивал что-то сердитое, словно винил кого-то в потере своего любимого, своего нежного мальчика, которого никогда больше не увидит.
Я не слышала, как в первый раз зазвонил телефон: может, его заглушил гром, а может, прием был плохим из-за непогоды. Потом гроза прошла так же внезапно, как началась, оставив после себя только мелкий, подсвеченный солнцем дождик, и в наступившей тишине телефон неожиданно громко зазвонил снова.
— Элли, — позвал меня знакомый голос.
— Чарли?
— Элли, его нашли.
Я ждала этого. Но внутри все равно все замерло. Вдруг сильно затряслись ноги. Я схватила Артура за руку. Что они нашли? Какую часть его? И Чарли, правильно поняв мое молчание, быстро сказал:
— Нет, Элли, нет. Его
~
…а прохожие, наверное, думали, что вот сидит человек, любуется ночным Манхэттеном, радуется своему недолгому одиночеству и свободе от жены, возможно, от детей, от стрессов на работе. Может, у него бессонница, а может, он просто уставший бегун, который любит тренироваться по ночам. Они могли думать что угодно, потому что он сидел в тени деревьев и издалека не видно было, что глаза у него закрыты, из уха вытекает струйка крови и волосы на распухшей голове потемнели от крови. Может, его принимали за пьяного, присевшего отдохнуть на лавочке. А кому нужны пьяные?
Его нашли в три часа ночи 11 сентября 2011 года на бульваре в Бруклин-Хайтс, в том месте, куда он часто ходил, чтобы подумать о жизни. Он был без сознания.
Это место довольно далеко от его дома, Дженни, но он любил ходишь туда, иногда вместо пробежки. Он ходил туда по ночам и ничего не боялся, хотя город по ночам опасен, но, может, эта скрытая опасность даже возбуждала его. Обнаружил его молодой человек, который подошел к нему, чтобы прикурить, и тогда- то и заметил разбитый рот и опухшее лицо. Он вызвал полицию и спас брату жизнь.
При нем ничего не нашли. Ни бумажника, ни телефона, ни часов, ни денег, ни ключей. Ничего, что помогло бы понять, кто он и откуда. Только выцветшая футболка, старые, легкие брюки и коричневые вьетнамки на ногах. Он никогда не мерз. Не то что я. Помнишь, как я вечно дрожала?
Его срочно доставили в реанимацию, там откачали скопившуюся жидкость и возились с его головой, пока опухоль не спала. Потом его перевели в отделение интенсивной терапии, положили в палату с четырьмя другими пациентами и стали ждать, когда сознание вернется и сообщит остальным частям тела, что надо просыпаться и жить. Там он лежал, тихо и неподвижно, до того самого утра, когда проснулся и попытался выдернуть изо рта трубку. Он не знал ни своего имени, ни адреса, ни того, что с ним случилось. Ни того, что случится с ним дальше. Он и до сих пор ничего не знает.
