наклонился и поднял штанину. — Боль в колене, появлявшаяся время от времени. Исчезла. И это несмотря на то, что утром я пробежал восемь миль и даже не заметил этого… за сорок пять минут. Циркуляции крови холестерин не мешает, печень работает идеально, точный уровень железа и тромбоцитов. — Он постучал по вискам. — Скоро понадобились бы очки для чтения, мне бы пришлось держать меню и журналы на расстоянии вытянутой руки… вот только, уже нет. Я могу читать мелкий шрифт в двух дюймах от носа. И, хочешь, верь, хочешь, нет, всё это только начало.
Не стоит и заикаться об отсутствии гусиных лапок у глаз, о том, что седину у висков сменил тёмно- каштановый, и что колени не болели.
— И ты думаешь… — Пэйн подняла руку к горлу. — И ты думаешь, что я тому причина?
— Я знаю, что это так. Что это, в другом случае?
— Не понимаю, это ли не благословение? — Пэйн начала трясти головой. — Все расы ищут вечную молодость…
— Это противо
— Это регенерация…
— Но когда она закончится? Я превращусь в подобие Бенджамина Баттона[90] и начну стареть в обратном направлении, пока не стану младенцем?
— Это было бы невозможно, — возразила она. — Я находилась в свете дольше тебя и не возвращаюсь в молодость.
— Ладно, хорошо, предположим, этого не произойдёт… что насчёт всего остального в моей жизни? — Не особо длинный список, но тем не менее. — Если моя мать увидит меня в таком виде, то подумает, что я сделал пластику… но через десять лет? Ей всего семьдесят… поверь мне, к годам восьмидесяти-девяноста, до неё дойдёт, что её сын не стареет. Или мне придётся забыть про неё?
Мэнни снова начал выписывать круги по комнате. Дотронувшись до волос, он мог поклясться, что те стали толще.
— Сегодня я потерял свою работу… из-за произошедшего после стирания моей памяти. Ту неделю, что тебя не было рядом, в моей голове творилась такая каша, что я не знал, день или ночь за окном, и это всё, что им было известно, ведь я не мог объяснить, что происходило на самом деле. — Он повернулся к ней. — Проблема в том, что это моё единственное тело, единственный разум, единственное… всё остальное. Вы, вампиры, поимели мои мозги, и я почти потерял их… каковы последствия? Я знаю лишь причину… Размеры побочных эффектов? Без понятия, и это пугает меня по веским причинам.
Пэйн перекинула через плечо кончик своей толстой косы и начала поглаживать волосы, опустив глаза:
— Мне… жаль.
— Это не твоя вина, Пэйн, — простонал он, вскинув руки. — И я не хочу вываливать всё это на тебя, но я…
— Это
— Пэйн…
Он двинулся к ней, но она подняла руки и отпрянула:
— Нет, не подходи ко мне.
— Пэйн…
— Ты прав. — Она остановилась, ударившись о стеклянную дверь, через которую вошла. — Я опасна и приношу разрушение.
Мэнни потёр свой крестик сквозь рубашку. Вопреки всем своим словам, сейчас он хотел вернуться назад и каким-то образом найти способ исправить всё между ними.
— Это дар, Пэйн. — В конце концов, на примере лошади она продемонстрировала выгоду кратковременного воздействия. — Он поможет тебе, твоей семье и твоим людям. Чёрт, с твоими способностями ты оставишь Джейн не у дел.
— Воистину.
— Пэйн… посмотри на меня. — Когда её глаза наконец-то поднялись, ему захотелось плакать. — Я…
Но он не закончил предложение. Правда заключалась в том, что он любил её. Без оговорок и навечно. Но он подозревал, что таково было их проклятье.
Он никогда не остынет к ней, её место никогда не займёт другая.
Распрямив плечи, Мэнни взял себя в руки:
— Я хочу кое-что попросить.
— Что? — хрипло сказала она.
— Не стирай мне память. Я никому не расскажу о тебе или твоём виде, клянусь матерью. Просто… оставь меня вот так, когда уйдёшь. Без разума у меня останется меньше, чем ничего.
Пэйн была преисполнена счастья, покидая особняк. Её брат поделился невероятной новостью, как только она вернулась домой перед самым рассветом, и она весь день металась между негой на седьмом небе и крайним нетерпением из-за того, как медленно плелось время.
А потом она пришла сюда.
Было сложно представить, что её сердце пело от радости всего десять минут назад.
Но было не сложно понять позицию Мануэля. И её удивило, что никто из них не ожидал большего смысла от её… целительной силы. Или чем бы она ни была.
Конечно, это его заденет.
Глядя на Мануэля, Пэйн нашла его напряжённость невыносимой. Он был честен и действительно волновался о том, с чем останется, если она заберёт из зоны досягаемости его сознания воспоминания о проведённом вместе времени. И ведь он имеет на это полное право? Он потерял свою любимую работу из- за неё. Его тело и разум находились в опасности из-за неё.
Судьба милостивая, ей вообще не следовало приближаться к нему.
Именно поэтому близкие контакты с людьми не одобрялись.
— Не волнуйся, — тихо сказала она. — Я не подвергну риску твой ум. Я сделала более чем достаточно.
Когда он выдохнул с облегчением, Пэйн почувствовала, как слёзы образовали ком в горле.
Он смотрел на неё какое-то время, а затем произнёс:
— Спасибо.
Она слегка поклонилась, и, выпрямившись, была поражена, когда увидела мерцание в его прекрасных карих глазах.
— Я хочу помнить тебя, Пэйн… помнить о тебе всё. Всё, что произошло. — Тот грустный, тоскливый взгляд обратился к её лицу. — Твой вкус, и как мне хорошо с тобой. Твой смех… изумление. Время, которое я провёл рядом с тобой… — Его голос сорвался, но он справился с этим, прочистив горло. — Мне нужны эти воспоминания, чтобы дожить свою жизнь.
Слёзы вырвались на свободу, стекая по её щекам, а сердце перестало работать, как следует.
— Я буду скучать по тебе,
Когда он протянул руки, она бросилась в его объятия, растеряв остатки самообладания. Всхлипывая на его рубашке, она оказалась охвачена его сильным, крепким телом, держа его так же крепко, как и он её.
А потом они одновременно отстранились друг от друга, будто имели одно сердце на двоих. И Пэйн показалось, что так и было.
Действительно, какая-то её часть хотела бороться, спорить и пытаться заставить его увидеть другую сторону, другой путь. Но она не была уверена в существовании таковой. Она не могла предвидеть будущее равно, как и он, и не больше Мэнни знала о последствиях того, что в нём изменилось.
Больше нечего было сказать. Конец, наступивший неожиданно, был ударом, который не смягчит ни разговор, ни прикосновение, ни даже, как ей казалось, время.
— Мне пора идти, — сказала она, отступая.
