Надя так и не сдвинулась с места.
– Надь, ты с ума сошла! – Ольга за плечи подняла ее и усадила на стул. – Ну, при чем тут прости?! Ты просто будь собой, Надя! Собой, настоящей. Обещаешь? – Она легонько потрясла ее за плечи и улыбнулась.
– Обещаю! – тряхнув рыжей гривой, Надя вскинула руку в пионерском салюте. – Клянусь быть настоящей!
Они рассмеялись, обнялись и съели по пирожку, скрепив клятву.
– У меня с капустой, – жуя, заявила Ольга.
– И у меня. Значит, не вру…
Она надела алое платье.
Сделала высокую прическу. На пальце – кольцо с бриллиантом и гравировкой по кругу «люблю», в ушах серьги от «Булгари». Интересно, он заметит, что она сногсшибательна?
Поймет, что старалась для него?
Если и не поймет, то желтые шторы на кухне подскажут.
Но Сергей заметил и понял, едва переступил порог.
Он замер, восторженно глядя на Ольгу, потом обнял и прошептал, уткнувшись ей в волосы и вдыхая знакомый аромат духов:
– Какая ты… у меня слов нет…
– Я соскучилась, – обняла его Ольга.
– Я тоже…
Целоваться нельзя – коралловая помада мешает. И жалко нарушать целостность этого образа, созданного специально для него – Сергей это понял.
Да и Надька вдруг появилась в прихожей во всей красе – в новой голубой юбке с оборкой в пол и белой блузке с принтом Микки-Мауса. Все это она выбрала сама вчера в магазине, и Ольга только порадовалась той прежней Надьке, которую не пугали яркие краски и необычные принты.
– О, Надь, привет! Здорово выглядишь! – весело оценил ее внешний вид Сергей.
– Скажешь тоже… Я могу еще лучше! – Надя покрутилась, продемонстрировав во всей красе новую юбку.
С воплями прибежали Костик и Димыч. Костик с разбегу заскочил Барышеву на руки, а Дим Димыч осторожно потрогал его за брюки – словно проверяя, может ли он приобщиться к веселью по поводу возвращения чужого папы с работы.
Ольга поймала полный боли взгляд Нади, когда Сергей опустил Костика на пол и потрепал Дим Димыча по голове.
– А Маша где?! Машка! – крикнул он, проходя в гостиную и обводя ее грозным взглядом. – Нет Маши… Так! – Сергей прошел на кухню, увидел гору пирожков, тут же схватил один и целиком запихнул в рот. – Вкуснотища! А Машка-то где?
– Сереж, она, по-моему, до сих пор дуется.
– На что?
– Ну… мы посмеялись над ее рисунком.
– Я не смеялся! А это что?
Барышев выдернул из мусорного ведра обрывки ватмана с красно-синими разводами.
– Кто мой портрет в урну выбросил?! – грозно спросил он.
Надя прыснула, Дим Димыч и Костик, по пятам следовавшие за ней, тоже захохотали.
– Сереж, а с чего ты взял, что это ты?
– Так ведь похож! – Барышев показал ей обрывок с яркой абстракцией. – Вот нос! Вот глаз! Вот… это что?
– Ухо! – закричал Костик.
– Так… – Сергей сунул обрывки во внутренний карман пиджака, и они всей гурьбой пошли в детскую.
Машка сидела перед компьютером, безучастно уставившись в монитор, на экране которого зависла какая-то игрушка. Красные глаза выдавали, что она весь день прорыдала.
– Машечка! – Ольга бросилась к ней и, уже не боясь за помаду, поцеловала дочь в заплаканные глаза. – Прости меня, пожалуйста! Я больше не буду смеяться…
– Ну, почему? – оттолкнула ее Маша. – Смейся! Я же плохо рисую!
– Ты хорошо рисуешь! Папа себя сразу узнал.
– Да, сразу! – горячо заверил Машку Сергей и тут же грустно, с обидой, добавил: – А ты меня не встречаешь!
– Ничего ты не узнал, – буркнула Машка. – Врете вы все!
– Маша! Мы с мамой никогда не врем! Портреты чудесные!
– Просто мама давно не рисовала и совсем перестала разбираться в настоящем искусстве! – вставила свое слово Надя.
– Мне очень понравилось, – добавил Костик.
– И мне, – пискнул Димка.
– А я тот, первый, даже у себя в кабинете повесил!
– Да?! – Машка посмотрела на Сергея, на Ольгу, на Надю и на ребят, словно ища подвоха в слишком уж горячих заверениях, но подвоха не нашла – все улыбались и смотрели на нее с обожанием…
– Ладно… Пап, тогда мы с мамой тебя еще нарисуем! Я по фотографии рисовала, а это неправильно! Мы тебя будем… ну, как-то так… живьем рисовать!
– С натуры, – подсказала Ольга.
– Живьем! – упрямо повторила Маша.
– Правильно, – кивнула Надя. – Живьем-то оно лучше… Только сначала пойдемте есть. Папа целый день голодный, а этого никакая натура не выдержит.
Давно они так не сидели – и чтобы Надька веселая, и чтобы Сергей улыбался, и Ольга – почти счастливая, и дети в полном согласии, не соперничающие друг с другом за лучшее за столом место и лучший пирог.
Машка так вообще ничего не ела, только отщипывала виноград и пила апельсиновый сок.
– Машунь, ты на диете, что ли? – поинтересовалась Ольга.
– Просто не хочу.
– Правильно. Ужин отдай врагу, – Сергей забрал у Машки тарелку с нетронутым «оливье» и принялся уничтожать его с таким аппетитом, будто не было ни дюжины пирожков до этого, ни утки с яблоками, ни десятка фаршированных яиц.
– Если бы еще какой-нибудь враг посуду помыл, – вздохнула Ольга.
– Да мы и сами справимся! – заверила Надя и приказала: – Маша, собирай тарелки! Костя, а ты чашки! Дим Димыч, помогай Косте! А я… поруковожу.
Дети восприняли Надины команды как игру, и Ольга с облегчением поняла, что алое платье с открытой спиной не обязательно уродовать фартуком.
Сергей глазами заговорщицки показал ей на дверь. На носочках, словно подростки, сбегающие на первое свидание, они проскользнули в прихожую, оттуда – в сад.
Было время, когда сирень цветет в полную силу. Белая, фиолетовая и розовая – махровая и простая. Запах ее дурманил. А в сочетании с яркими звездами заставлял почувствовать себя семнадцатилетними…
Ольга села в гамак под навесом, Сергей стал легонько ее раскачивать.
– Оля… Давай не будем больше ссориться.
– А мы и не ссорились. Мы дискутировали!
– И дискутировать. И расставаться не будем. Я люблю тебя!
Сергей наломал охапку сирени и бросил ее в гамак, прямо на Ольгу.
Какая-то птица, несмотря на поздний час, выводила в ветвях рулады.
– Я люблю тебя, – повторил Барышев и, подсев к Ольге, освободил ее из сиреневого плена и обнял.
