– Димочка… – Надя села в его кресло, взяла окурок и прижала к губам. – Ты не представляешь, как я соскучилась…
Прямо на нее смотрела с фотографии в рамке прежняя – счастливая, любимая, с большими планами на будущее, – она сама. И, словно искаженное отражение, Надя сидела напротив своего портрета – со слезами в глазах, с прижатым к лицу окурком, которого когда-то касались родные губы.
– Ты хоть бы приснился мне, Димочка… А то за все время ни разу…
Она положила фотографию изображением вниз, чтобы не терзать сердце. Той Надежды – счастливой и любимой – больше нет. Есть вдова – истерзанная, измученная невозможностью повернуть время вспять и не отпустить Диму в ту злосчастную командировку.
Надя вернула окурок в пепельницу. Пусть лежит, будто Грозовский на пять минут вышел. Вот и ручка его тут – на эскизе, подписанном словно секунду назад – «Утверждаю. Грозовский»; а вот записка к стене прикреплена «Дима! Позвони в типографию!», и компьютер – в ждущем режиме уже больше года… Ни у кого в агентстве не поднялась рука разрушить Димочкино пространство, прикоснувшись к его личным вещам.
Дверь распахнулась, вошла веселая, запыхавшаяся Ольга.
– Надюш! А я тебя потеряла! Все кабинеты обегала. Срочно помощь твоя нужна! – Она словно не замечала ни заплаканных Надиных глаз, ни окурка в пепельнице, ни записки на стене, ни подписанного эскиза.
– Мусор вынести? – усмехнулась Надежда.
– Надя! – Ольга укоризненно покачала головой и, схватив ее за руку, подняла из кресла, потянула к двери.
– А больше я ничего не умею, – сопротивляться Ольгиному напору не было сил, поэтому Надя встала и нехотя пошла за ней.
– А это мы сейчас проверим, умеешь или нет!
Она заметила все – и заплаканные глаза, и Димкин окурок, и подписанный эскиз, и записку на стене.
Поэтому и выдернула побыстрее Надю из этого кабинета. И повела – почти волоком потащила – в переговорную, где уже полным ходом шли бурные приготовления к приему заказчика.
…Ох, уж эти агентские девицы… Пока на них не прикрикнешь, они с места не сдвинутся – будут на стойке ресепшн часами болтать и в курилке околачиваться. Ольга их быстро вернула к жизни.
– Девочки, а зарплату за что получаем?!
Девочки давно не задавались таким вопросом, но поняли – лучше не спорить. Поэтому быстренько процокали каблуками в переговорную и так стремительно привели ее в порядок, что, когда Ольга с Надей вошли, тут можно было хоть дипломатический прием устраивать. Нина Наумовна даже принесла из бухгалтерии букет роз и поставила его в центре стола.
– Надежда Петровна, как вы думаете – нормально? – обратилась к Наде Света из креативного отдела. – А то у нас иностранцы первый раз.
– Да не первый раз у нас иностранцы, – ворчливо поправила ее Нина Наумовна, расставляя на столе несколько маленьких бутылок с минеральной водой. – Просто при тебе их пока не было.
– Ну да… я и говорю. А они какую минералку пьют?
– Свежую. – Надя, в прямые обязанности которой раньше входила подготовка переговорной, окинула комнату равнодушным взглядом.
– Сколько человек ожидается? – Ольга насчитала в комнате всего четыре стула.
– Один, – усмехнулась художница Катя. – Ну, может, он с переводчиком приедет.
– Давно бы уточнили, – строго сказала Ольга. – И потом, какая разница – иностранец клиент или нет? А нашего что, можно похуже принять? – Строгий тон она выдержала не до конца, сбившись на насмешливый, но девчонки все равно виновато переглянулись. – Стульев еще принесите. Нас-то много! И шторы надо сменить! – Она потрогала тяжелую темно-синюю ткань. – Они же пыльные! Надя, что скажешь?
– Не знаю, – Надежда повернулась к двери, собираясь уйти.
– Грозовский бы тебе голову оторвал за такие шторы! – весело шепнула ей на ухо Ольга.
Надя посмотрела на нее с болью – мол, как ты можешь шутить по этому поводу?
– Надюш, – так же шепотом ответила на ее немой вопрос подруга. – Я думаю, Димка был бы рад, если б ты сейчас улыбнулась.
– Шторы постирать все равно уже не успеем… Но к следующему иностранцу – обязательно, – сказала Надя.
В отделе опеки полнокровная толстушка с золотой, толщиной в палец, цепью на шее сказала, что при усыновлении предпочтение отдают полным семьям.
– У ребенка должны быть папа и мама, – весьма злорадно разъяснила она Марине значение «полной семьи».
– Но я люблю Ваню… Очень! И он меня. Не выходить же мне замуж только ради того, чтобы его разрешили усыновить…
– Идите, девушка! – Тетка захлопнула папку с документами и протянула ее Марине. – У нас знаете сколько нормальных семей хотят усыновить здорового ребенка?
У нее на запястье блестел массивный золотой браслет. Наверное, в понятие «нормальной семьи» входил солидный гонорар за усыновление…
– У вас же зарплата – кошкины слезы! – словно в подтверждение ее догадки сделала «контрольный выстрел» опека.
Все равно своего добьюсь, упрямо подумала Марина, покидая кабинет, где сладкий аромат духов «опеки» смешивался с запахом многочисленных пыльных папок.
Все равно заберу Ваньку, твердила она себе в супермаркете, складывая в металлическую корзину кефир, яблоки, сыр и любимую папину колбасу. Если для этого потребуются деньги… Кредит возьму, работать в три места пойду…
Рыжий Ванька – ее ребенок. По плоти, по сути, по крови и – пусть это неправильно и ненаучно, – но она чувствовала, что малыш, которого она потеряла, воплотился в Ваньке.
Он был бы такой же рыженький, синеглазый, бесстрашный, решительный и добрый. И его тоже бы звали Ванькой.
– Врожденный порок митрального клапана, – сказал ей врач, когда она ранним утром отошла от наркоза.
– Он жив? – с трудом спросила Марина.
– Я говорю вам – порок митрального клапана, – весьма раздраженно повторил врач и добавил с присущим медикам цинизмом: – Кто ж с этим живет?!
То есть ни молитвы, ни новейшие технологии, ни самая современная аппаратура уже не могли спасти ее Ваньку.
Она привыкала к этой мысли те несколько дней, что находилась между жизнью и смертью, но привыкнуть так и не смогла.
Однако самое страшное ждало ее перед выпиской.
– Шансов забеременеть снова – ноль, – сказал ей тот же врач, записывая что-то в историю болезни.
– Что значит – ноль? – не поняла Марина.
– А то и значит… – Она опять вызвала у него раздражение и приступ цинизма. – Истмико-цервикальная недостаточность, – прочитал он свою запись. – Кто ж с этим беременеет? Скажите спасибо, что сами остались живы…
– И что же делать? – упавшим голосом спросила Марина.
– Вы меня спрашиваете? – хохотнул врач. – Не знаю! Можно усыновить… или удочерить. Но если честно – не советую. Отказные дети почти все больные. И вырастают уголовниками.
А потом был разговор с мужем.
Вернее, даже не разговор, а одна ее реплика, которую она, собравшись с духом, смогла произнести лишь через неделю после выписки из больницы.
