упреком.
– Знаете… – продолжал он, – Ольга. Она вас любила. (Джед съежился.) Я хочу сказать… – не унимался Бегбедер, – она правда вас любила. – Он умолк и снова взглянул на Джеда, недоверчиво покачав головой. – А вы отпустили ее в Россию… И не звонили, не писали… Любовь… Любовь – это большая редкость. Вы не знали? Вас никогда не предупреждали? Меня это, понятно, не касается, – но дело в том, что она скоро вернется во Францию. У меня еще остались кое-какие друзья на телевидении, и они говорят, что «Мишлен» создает новый канал «Мишлен-ТВ» на TNT, посвященный гастрономии, местному колориту, историко- культурному наследию, французским пейзажам, далее по списку. Руководить им должна Ольга. Ну на бумаге гендиректором значится Жан-Пьер Перно, но на практике именно она будет полностью определять программную политику. Вот так вот… – заключил Бегбедер, давая понять, что разговор окончен. – Вы пришли попросить меня о маленьком одолжении, а я вам оказал огромную услугу.
Он бросил уничтожающий взгляд на Джеда, который встал, собираясь уходить. – Разве что выставка для вас важнее… – Он снова покачал головой и почти неслышно пробормотал с отвращением: – Художники, блин…
2
Sushi Warehouse в терминале 2E аэропорта Руасси славился немыслимым выбором норвежских минералок. Джед остановился в итоге на Husqvarna, скромно пузырившейся воде из центральной Норвегии. Она оказалась чрезвычайно чистой, хотя не то чтоб чище остальных. Воды различались степенью газированности и вкусом, но в них не содержалось даже намека на соли и железо; общей чертой норвежских минеральных вод явно была умеренность во всем.
Какие же эти норвежцы изысканные гедонисты, подумал Джед, расплачиваясь за Husqvarna; сколько, оказывается, в мире существует разнообразных форм чистоты, подумал он снова, просто душа радуется.
Самолет очень быстро поднялся до высоты облачности, и у него сразу возникло ощущение пустоты, характерное для полета над облаками. Где-то на середине пути внизу мелькнула гигантская поверхность моря, сморщенная, словно кожа старика на последнем издыхании.
Шеннон, напротив, порадовал Джеда строгими прямоугольными формами, высотой потолков и длиннющими коридорами – этот захиревший аэропорт служил теперь для переброски войск американской армии, а также предоставлял крышу авиакомпаниям low cost, но изначально был рассчитан на пропускную способность раз этак в пять больше. Судя по структурам из металлических опор и ковровому покрытию с низким ворсом, его построили в начале шестидесятых, если не в конце пятидесятых. Он олицетворял – даже нагляднее, чем Орли, – памятник периоду технологического энтузиазма, одним из самых инновационных и престижных достижений которого стал воздушный транспорт. С начала семидесятых, в эпоху первых палестинских терактов – их эстафету с более зрелищным и профессиональным размахом подхватила впоследствии Аль-Каида, – авиаперелет стал напоминать нечто среднее между детсадом и концлагерем, и пассажирам не терпелось как можно быстрее покинуть самолет. Но в то удивительное время, рассуждал Джед, ожидая багажа в огромном зале прилета (металлические багажные тележки, прямоугольные и массивные, тоже, видно, остались с той поры), в то славное тридцатилетие, авиаперелет, символ эпохальной технократической авантюры, значил гораздо больше. Вначале это счастье выпадало исключительно инженерам и руководящим работникам, строителям завтрашнего мира, но вскоре к нему должны были получить доступ и широкие народные массы – а кто б сомневался, в контексте победоносной социал-демократии, – по мере роста их покупательной способности и количества свободного времени (что в итоге и произошло, благодаря, правда, ультралиберальному повороту, символически выразившемуся в появлении компаний low cost, а также ценой полной потери эксклюзивности, изначально присущей воздушному транспорту).
Через несколько минут Джед получил подтверждение своей гипотезы о возрасте аэропорта. Нескончаемый коридор, ведущий к выходу, был украшен фотографиями выдающихся личностей, почтивших аэропорт своим присутствием, – в основном президентов Соединенных Штатов Америки и разнообразных пап. Иоанн-Павел II, Джимми Картер, Иоанн XXIII, Джорджи Буши I и II, Павел VI, Рональд Рейган… – все явились как миленькие. Дойдя до конца коридора, Джед с удивлением констатировал, что первый из випов удостоился даже не снимка, а, как ни удивительно, картины.
Джон Фитцджеральд Кеннеди стоит на летном поле перед ангаром, в стороне от группки официальных лиц, включающей и двух служителей культа; на заднем плане маячат мужчины в габардиновых пальто, скорее всего из американских служб безопасности. Выбросив руку вперед и вверх – можно предположить, что он обращается к толпе, сгрудившейся за ограждением, – Кеннеди улыбается с кретинским воодушевлением и оптимизмом, который так трудно дается неамериканцам. Ему как будто впрыснули изрядную дозу ботокса. Вернувшись назад, Джед внимательно изучил все изображения почетных гостей. Билл Клинтон оказался таким же сдобным и гладким, как и его прославленный предшественник; все американские президенты-демократы, надо признаться, имели, в общем и целом, вид накачанных ботоксом любителей клубнички.
Снова всмотревшись в портрет Кеннеди, Джед все же пришел к иному заключению. Ботокса в то время не существовало, и проблемы с жировыми припухлостями и морщинами, сегодня легко устранимые методом подкожных инъекций, тогда решались при помощи услужливой кисти живописца. Так, на излете пятидесятых, если не в самом начале шестидесятых, считалось еще приличным заказывать художникам, пусть даже самым посредственным, полотна, иллюстрирующие и прославляющие наиболее яркие моменты жизни царственных особ. Тут явно поработал художник от слова «худо» – достаточно было представить себе, что на месте его неба написали бы Тернер или Констебль, у второсортных английских акварелистов и то вышло бы лучше. Тем не менее в этой картине была какая-то человеческая правда о Джоне Фитцджеральде Кеннеди, которой не мог похвастаться ни один снимок коридорной галереи, даже портрет Иоанна-Павла II, притом что он очень даже неплохо смотрелся на трапе самолета, широко раскрыв объятия одному из последних католических народов Европы.
Убранство отеля «Оуквуд армз» тоже было отмечено печатью героического прошлого первопроходцев коммерческой авиации: рекламные плакаты «Эр Франс» тех времен, черно-белые фотографии «Дугласа DC-8» и «каравеллы», пронзающих прозрачный воздух, а также пилотов в парадных мундирах, гордо позирующих в кабине. Развитие города Шеннон – узнал Джед из интернета – неразрывно связано с аэропортом. Его построили в шестидесятых годах там, где никто никогда раньше не селился, где никогда не было ни одной деревни. Ирландская архитектура, насколько Джед успел заметить, не имела никаких ярко выраженных особенностей: смесь красных кирпичных домиков, вроде тех, что встречаются в английских пригородах, и просторных белых коттеджей с асфальтированной дорожкой вокруг и лужайками – на американский манер.
Он был готов к тому, что ему придется оставить сообщение Уэльбеку на ответчике – до сих пор они обменивались мейлами, а в конце эсэмэсками; однако через несколько гудков тот снял трубку.
– Вы легко узнаете мой дом по самому запущенному газону в округе, – сказал Уэльбек. И добавил: – А может быть, и во всей Ирландии.
Джед решил, что это преувеличение, но трава и впрямь достигала тут феноменальных высот. Выложенная плиткой тропинка, вьющаяся на протяжении метров десяти между зарослями колючек и чертополоха, привела в залитый асфальтом двор, где был припаркован кроссовер «лексус-RX-350». Само собой, из двух вариантов Уэльбек выбрал коттедж – недавно выстроенный высокий белый дом с черепичной крышей, ничем, честно говоря, не примечательный, если не считать удручающего состояния газона.
Джед позвонил, и через полминуты автор «Элементарных частиц» в тапочках, вельветовых штанах и уютном домашнем пиджаке из небеленой шерсти открыл ему дверь. Он долго и задумчиво смотрел на Джеда, потом, переведя взгляд на лужайку, погрузился в мрачное ее созерцание, которое, судя по всему, было привычным состоянием писателя.
– Я не умею пользоваться газонокосилкой, – признался он. – Боюсь отсечь себе пальцы, говорят, такое часто случается. Можно, конечно, завести барашка, но я их не люблю. Нет болвана хуже барана.
