Джед прошел за ним в комнаты с плиточным полом, не заметив в них никакой мебели, тут громоздились только картонные ящики, не разобранные после переезда. На стенах одноцветные молочно- белые обои; на полу слой пыли. Дом показался Джеду очень просторным, он насчитал спален пять, не меньше, и везде было прохладно, градусов шестнадцать; интуиция подсказывала ему, что все они, за исключением той, где спит Уэльбек, пустуют.
– Вы недавно переехали?
– Да. Ну, года три назад.
Наконец они вошли в более уютное помещение, что-то вроде небольшой квадратной оранжереи с тремя стеклянными стенами – conservatory, как сказали бы англичане. Тут стояли диван, низкий столик и кресло; пол был покрыт дешевым восточным ковром. Джед привез с собой два портфолио формата A3; в первое он поместил штук сорок фотографий металлоизделий и дорожных карт из своих предыдущих серий. А шестьдесят четыре снимка из второй папки давали полный отчет о его картинах – от «Фердинана Дероша, владельца мясной лавки, торгующей кониной» до «Билла Гейтса и Стива Джобса, беседующих о будущем информатики».
– Вы любите колбасу? – спросил писатель.
– Да. Скажем, ничего не имею против.
– Пойду сварю кофе.
Он живо поднялся и минут через десять вернулся с двумя чашками и итальянским кофейником. -Только у меня нет ни молока, ни сахара.
– Не страшно, я пью черный.
Кофе оказался вкусным. Молчание затягивалось, прошло уже минуты две-три.
– Я лично обожаю колбасу, – сознался наконец Уэльбек, – но намерен с ней завязать. Понимаете, я не думаю, что человеку дозволено убивать свиней. Я вам уже обругал баранов и не отступлюсь от своих слов. Даже корову – ив этом пункте я не согласен с моим другом Бенуа Дютертром*, – мне кажется, слишком уж разрекламировали. А вот свинья – чудное животное, умное, чувствительное, способное на искреннюю преданность хозяину. Ее интеллект просто поражает, нам, в сущности, даже неведомы его пределы. Знаете ли вы, что свиней научили арифметическим действиям? Ну по крайней мере сложению, а самых талантливых, кажется, и вычитанию тоже. Неужели человек вправе убивать животное, способное постичь основы арифметики? Я так не считаю.
* Бенуа Дютертр (род. 1960) – французский романист, эссеист, музыкальный критик.
Не дожидаясь ответа, он погрузился в изучение первого портфолио. Быстро просмотрев снимки болтов и гаек, он задержался на время, показавшееся Джеду бесконечным, на изображении дорожных карт, иногда подолгу застревая на какой-нибудь странице. Джед украдкой взглянул на часы: с момента его прихода прошел час с чем-то. Тишина казалась оглушительной, потом издалека донеслось замогильное гудение холодильника.
– Это мои старые работы, – решил вмешаться Джед. – Я привез их, чтобы вы получили представление о том, чем я занимаюсь. А на выставке… будут только произведения из второй папки.
Уэльбек поднял на него невидящий взгляд, похоже, он забыл, что Джед делает у него дома и по какому поводу приехал; однако он послушно открыл вторую папку. Еще через полчаса он резким жестом захлопнул ее и закурил. Тут Джед понял, что, рассматривая фотографии, Уэльбек даже не притронулся к сигаретам.
– Я согласен – сказал он. – Но знаете, я никогда ничего подобного не писал, хотя догадывался, что рано или поздно это со мной случится. Многие авторы, обратите внимание, писали о художниках, во все времена, кстати. Любопытно. Глядя сейчас на ваши работы, я недоумевал, почему вы бросили фотографию. Почему вернулись к живописи?
Джед надолго задумался, прежде чем ответить. – Я не уверен, что знаю почему, – признался он. – Но проблема пластических искусств, мне кажется, – продолжил он неуверенно, – в изобилии сюжетов. Например, я вполне могу считать ваш радиатор достойным объектом для картины. (Уэльбек живо обернулся, бросив на радиатор подозрительный взгляд, словно тот должен был зафыркать от радости при мысли, что его увековечат в масле, но ничего подобного не произошло.) И еще неизвестно, сможете ли вы что-то сделать с радиатором в литературном плане, – настаивал на своем Джед. – Вот Роб-Грийе просто описал бы его… Но мне лично это неинтересно.
Он безнадежно увяз, сознавая собственное смущение и неуклюжесть, откуда ему знать, любит ли Уэльбек Роб-Грийе или нет, но главное, он вдруг сам с тревогой спросил себя, с чего это, на самом деле, он свернул в живопись, которая даже теперь, спустя несколько лет, ставила перед ним неразрешимые технические задачи, в то время как он прекрасно владел принципами фотографии и съемочной аппаратурой.
– К черту Роб-Грийе, – сказал, как отрезал, его собеседник, и у Джеда отлегло от сердца. – Хотя с радиатором можно было бы что-нибудь придумать… Например, мне кажется, я читал в интернете, что ваш отец – архитектор…
– Да, это правда; на одной из моих картин он изображен в тот день, когда оставил пост главы компании.
– Люди редко приобретают такие радиаторы в личное пользование. Как правило, их скупают десятками, если не сотнями, строительные фирмы, вроде той, которой руководил ваш отец. Поэтому вполне можно сочинить триллер, где интрига завязана на сбыте миллионной партии радиаторов для оснащения, скажем, всех классных комнат страны, – отсюда взятки, информационно-политическое лоббирование и, наконец, невероятно сексуальная директриса по маркетингу румынского предприятия, производящего радиаторы. В рамках такого романа несложно представить себе многостраничное описание вашей батареи и конкурирующих моделей.
Теперь он говорил быстро, куря одну сигарету за другой, словно хотел успокоиться и замедлить работу мозга. У Джеда мелькнула мысль, что, учитывая направление деятельности компании, отец скорее закупил бы массовую партию кондиционеров; так он и поступил, наверное.
– Наши радиаторы изготовлены из чугуна, – оживленно продолжал Уэльбек, – причем из серого чугуна с повышенным содержанием углерода, будьте уверены, а его вредность неоднократно подчеркивалась в экспертных заключениях. Можно считать скандальным тот факт, что сравнительно новый дом оборудован купленными по дешевке, устаревшими радиаторами, и если произойдет несчастный случай, например радиатор возьмет и взорвется, я спокойно могу подать в суд на строителей. Полагаю, что при таком раскладе отвечать придется вашему отцу?
– Да, похоже на то.
– Вот вам и потрясающий, чертовски завлекательный сюжет, подлинная человеческая драма] – возбудился автор «Платформы». – В чугуне угадывается, понимаете ли, легкий привкус девятнадцатого века – рабочая аристократия у доменных печей и прочие предания старины, – но, как ни крути, чугун все еще производят, ну не во Франции, конечно, скорее в какой-нибудь Польше или Малайзии. Так что сегодня ничто не мешает нам описать в романе трудный путь железной руды, получение кокса, восстановительную плавку, литье и, наконец, реализацию, познакомив читателя, таким образом, с генеалогией радиатора на первой же странице.
– В любом случае, мне кажется, вам понадобятся персонажи…
– Да, правда. Даже если я пишу о промышленных процессах, без персонажей мне не обойтись.
– В этом, я думаю, и состоит принципиальная разница. Пока я ограничивался воспроизведением предметов, мне вполне хватало фотографии. Но, избрав в качестве объекта человека, я почувствовал, что пора вернуться к живописи; я вряд ли смогу объяснить вам почему. И кстати, я совершенно охладел к натюрмортам; с тех пор как изобрели фотографию, мне кажется, они потеряли всякий смысл. Впрочем, это моя личная точка зрения… – заключил Джед извиняющимся тоном.
Вечерело. В окне, выходящем на южную сторону, виднелись луга, спускающиеся к устью Шеннон; вдалеке над рекой висела легкая дымка, лениво преломляя лучи заходящего солнца.
– Вот этот пейзаж, например…- не сдавался Джед. – Да, я прекрасно знаю о существовании замечательных импрессионистических акварелей девятнадцатого века; и все-таки если бы мне понадобилось изобразить такой пейзаж сегодня, я бы его сфотографировал. Но появись в этих декорациях человек, да хоть какой-никакой крестьянин, латающий вдалеке свой плетень, меня бы потянуло к
