клиентов, только и всего.
Зачастив в Шателюс-ле-Маршекс, Джед каждый день ближе к полудню отправлялся на прогулку по улицам деревни. Выпив аперитив в «Спорт-баре» на площади (сохранившем, как ни странно, старое название), он возвращался обедать домой. Он довольно быстро заметил, что большинство новых поселенцев, судя по всему, знали его – или, по крайней мере, слышали о нем – и смотрели на него без всякой враждебности. Проще говоря, нынешние сельские жители были совсем не похожи на своих предшественников. А все потому, что не злой рок заставил их взяться за кустарное плетение корзин, реконструкцию старой фермы под гостиницу или сыроварение, – нет, это был взвешенный, рационально просчитанный предпринимательский проект.
Эти люди, образованные, терпимые и любезные, легко уживались с иностранцами, обосновавшимися в регионе, что, собственно, было в их интересах, потому что те составляли подавляющую часть их клиентуры. Никуда не денешься, они перекупили огромное количество домов, которые стали не по карману бывшим владельцам из Северной Европы. Конечно, китайская община варилась в собственном соку, но все же в меньшей степени, чем в свое время англичане, они хотя бы никого не заставляли говорить на своем языке. Китайцы с чрезмерной почтительностью, если не с благоговением, относились к местным обычаям, – поначалу новички плохо в них разбирались, но тем не менее давали себе труд их воспроизводить путем адаптивного миметизма; таким образом, в деревню постепенно стали возвращаться местные блюда, танцы и даже наряды. Ну а лучшими клиентами считались, разумеется, русские. Они никогда не торговались, не важно, шла ли речь о заказе аперитива или об аренде внедорожника, и тратили деньги щедро, с размахом, храня верность экономике по типу потлача*, играючи пережившей всевозможные государственные режимы.
* Потлач – обряд североамериканских индейцев, заключающийся в безрассудно щедром раздаривании или бессмысленном уничтожении имущества племени с целью демонстрации партнеру или сопернику собственного богатства и могущества.
Новое поколение было консервативнее и выказывало больше уважения к деньгам и установленной социальной иерархии, чем все предшествующие. И, что еще удивительнее, на этот раз показатели рождаемости во Франции определенно выросли, даже если не брать в расчет иммигрантов, число которых и так стремилось к нулю с тех пор, как исчезли последние рабочие места на производстве и были приняты, в начале двадцатых годов этого века, драконовские меры по сокращению социальной помощи населению. Африканские мигранты отправлялись теперь в новые индустриальные страны, хотя путь туда был далеко не безопасным. Пересекая Индийский океан и . Китайское море, их корабли подвергались частым нападениям пиратов, которые отбирали у несчастных пассажиров последние сбережения, если просто не выкидывали за борт.
Как-то утром, когда Джед маленькими глоточками смаковал шабли, к нему обратился давешний коренастый бородач с хвостом – один из первых повстречавшихся ему жителей деревни. Не зная в точности, чем Джед занимается, он угадал в нем художника. Бородач признался, что сам «балуется» живописью, и предложил показать ему свои работы.
Этот бывший механик с автозаправки в Курбевуа взял кредит, чтобы поселиться в деревне и открыть пункт проката квадроциклов, – Джеду тут же вспомнился хорват с улицы Стефена Пишона и его водные скутеры. Он обожал «харли дэвидсон», и Джеду пришлось вынести пятнадцатиминутное описание красавца, стоявшего у него в гараже на почетном месте, а также историю его ежегодного тюнинга. Что же касается квадроциклов, то его собеседник считал, что это «круто» и на них можно «классно прокатиться». Да и содержать их, рассудительно заметил он, не так хлопотно, как лошадь; словом, дела шли хорошо, грех жаловаться.
На его картинах, явно навеянных heroic fantasy, бородатый воин с забранными в хвост волосами седлал умопомрачительного боевого механического коня, являвшего собой, видимо, реинкарнацию «харли дэвидсона» в стиле space opera. Он сражался то с липкими зомби, то с полчищами роботов-бойцов. Остальные полотна, изображавшие скорее отдых воина, являлись плодом типично мужских эротических фантазий на тему ненасытных блядей с жадными губами, выступавших, как правило, в тандеме. Сплошной автофикшн* и воображаемые автопортреты; слабая техника живописи не позволяла ему достичь нужного уровня гиперреализма и гладкописи, непременных спутников heroic fantasy. Короче, Джеду редко приходилось видеть подобное уродство. Целый час, пока хозяин неутомимо вынимал из ящиков картины одну за другой, он терялся в поисках удобоваримого комментария и в итоге пробормотал, что его творчество обладает «бесспорной визионерской мощью». И тут же добавил, что потерял всякую связь с миром искусства. Что, впрочем, было чистой правдой.
* Автофикшн (от фр. autofiction, буквально: самовыдумывание) – автобиографическое произведение, где автор изображает себя и события своей жизни, не следуя реальным фактам, а прибегая к свободному вымыслу.
***
Мы бы так никогда и не узнали, как работал Джед Мартен последние тридцать лет, если бы не интервью, которое он дал за несколько месяцев до своей кончины молодой корреспондентке «Арт-пресс». Хотя в журнале этот материал занял больше сорока страниц, речь в нем – за редким исключением – идет только о технических приемах, выработанных художником для изготовления странных видеограмм, которые хранятся сегодня в филадельфийском Музее современного искусства, и, ни в чем не пересекаясь с его творчеством прошлых лет, да и вообще, видимо, не имея аналогов в мире, до сих пор, вот уже три десятка лет, вызывают у посетителей страх и дурноту.
О смысле творчества, занимавшего его все последние годы жизни, Мартен говорить отказывается.
«Я хочу оставить свидетельство о мире… Просто свидетельство о мире…» – повторяет он на протяжении почти целой страницы молодой журналистке, которая, в ужасе от сознания возложенной на нее миссии, никак не может остановить старческое недержание речи, но так оно, может, и лучше, ибо болтовня Джеда Мартена, свободного в своей старческой непосредственности, сводится в основном к выбору диафрагмы, глубины резкости и совместимости разного софта… Потрясающее интервью, только юную журналистку «не видно за клиентом», как ехидно заметила газета «Монд», кусавшая себе локти от досады, что пропустила такой эксклюзив, благодаря которому, между прочим, девушку вскоре назначили заместителем главного редактора ее журнала – в тот самый день, когда пришло известие о смерти Джеда Мартена.
В съемочном оборудовании Джеда, хотя его описание и занимает несколько страниц, не было ничего сверхъестественного: штатив Manfrotto, полупрофессиональная видеокамера Panasonic, которую он выбрал за необыкновенную светочувствительность матрицы, позволяющей снимать почти в полной темноте, и жесткий диск на два терабайта, подключавшийся к USB-порту видеокамеры…
Каждое утро в течение десяти лет (не считая вторников, когда он ездил за покупками) Джед загружал свое снаряжение в багажник «ауди» и рулил по, своей собственной частной дороге, пересекавшей из конца в конец его владения. Съезжать с нее было бы рисковым предприятием – за высокими травами, смешанными с колючим кустарником, сразу начинался густой лес с непроходимым подлеском. Следы тропинок, когда-то протоптанных в лесу, давно затерялись. Берега пруда, где низкая травка с трудом выживала на пористой почве, оставались единственным участком, куда могла еще ступить нога человека.
В его распоряжении был широкий ассортимент объективов, но он предпочитал Schneider Apo-Sinar, предоставлявший счастливую возможность получать максимальное фокусное расстояние в 1200 миллиметров, открывая диафрагму до 1,9, чего вполне хватало для кадра 24?36. Выбор темы «не подчиняется никакой заранее предрешенной стратегии», – несколько раз заверяет он журналистку; он «всего-навсего следует сиюминутному импульсу». Джед почти всегда пользовался самыми длиннофокусными объективами, сосредотачиваясь то на ветке бука, качавшейся вдалеке на ветру, то на пучке травы, на верхушке куста крапивы или на участке влажной рыхлой земли между двумя лужами. Поставив кадр, он подключал блок питания видеокамеры к прикуривателю у себя в машине, включал
