зажигание и шел домой пешком, двигатель же часами работал вхолостую, иногда весь остаток дня и последующую ночь, – объем жесткого диска позволял осуществлять беспрерывную съемку в течение недели.
Ответы, основанные на понятии «сиюминутного импульса», редко удовлетворяют печатные издания общеинформативного характера, и на этот раз тоже молодая журналистка пытается выспросить что-то еще; и все же, словно предвкушает она, съемка, произведенная в определенный день, неминуемо влияет на съемку последующих; таким образом мало-помалу вырисовывается и прорабатывается замысел. Ничего подобного, упорствует Мартен: утром, садясь за руль, он понятия не имел, что конкретно будет снимать; день на день не приходится. Это смутное время, уточняет он, длилось около десяти лет.
Обработка полученной картинки походила на монтаж, но монтаж особенный, в результате которого от трехчасовой съемки у него оставалось всего несколько фотограмм; но, в принципе, это был именно монтаж, благодаря чему получалась своеобразная, движущаяся с хищной грацией, растительная материя, мирная и безжалостная одновременно, – в западном искусстве это, пожалуй, самая удачная попытка представить мир в его растительной ипостаси.
Джед Мартин «забыл» – во всяком случае, он так утверждает, – что именно его побудило, после десятилетия, посвященного съемке растений, вернуться к изображению промышленных изделий: сначала мобильного телефона, потом клавиатуры компьютера, настольной лампы и так далее, – фотографируя на первых порах самые разные предметы, он понемногу сосредоточился исключительно на тех, что содержали электронные компоненты. Более всего впечатляют материнские платы отслуживших компьютеров, снятые без всякого указания на масштаб и похожие на странные футуристические цитадели. Он снимал все это у себя в подвале, на фоне нейтрального серого задника, который полностью выводился при монтировке кадров в видеозапись. Чтобы подхлестнуть процесс разложения, он поливал их раствором серной кислоты, которую закупал в бутылях, – обычно этот раствор, уточняет он, используют для выпалывания сорной травы. Затем он приступал, опять же, к монтажу, выбирая в отснятом материале отдельные фотограммы, далеко отстоящие по времени друг от друга; в результате получался эффект, не имевший ничего общего с обыкновенной ускоренной съемкой: процесс разложения, утрачивая свою постепенность, происходил стремительно, внезапными рывками.
Через пятнадцать лет такой съемки и монтажа у Мартена скопилось около трех тысяч довольно странных эпизодов, средней продолжительностью три минуты; но собственно творчество началось только потом, когда он приступил к поискам программы многократной экспозиции. Этот метод, использовавшийся на заре немого кино, уже практически не применяется в профессиональном кинематографе, равно как и в любительском видео, даже теми, кто работает в художественном поле; это считается старомодным спецэффектом, отжившим свой век декларированной нереалистичности. Потратив на поиски не один день, он все-таки нашел freeware* двойной экспозиции. Он связался с автором софта, живущим в Иллинойсе, и спросил, не согласится ли он, за деньги, само собой, разработать для него более полную версию своей программы. Они обговорили условия, и несколько месяцев спустя Джед Мартен получил в свое эксклюзивное пользование совершенно невероятный инструмент, не имеющий аналогов на рынке. Основанный на достаточно элементарных принципах, вроде эффекта слоев в фотошопе, он позволял накладывать до девяноста шести каналов видеозаписи, устанавливая для каждого в отдельности уровни яркости, насыщенности и контраста, а также последовательно передвигать их ближе к первому плану или погружать в глубину картинки. Собственно, благодаря этой программе он и добился долгих гипнотических планов, на которых разнообразные предметы словно погружаются в пучину, медленно увязая в бесконечно накатывающих пластах растительности. Иногда кажется, что они отчаянно барахтаются, стараясь выплыть на поверхность, но потом их все-таки уносит волна травы и листьев, и они снова окунаются в вегетативную магму, теряя оболочку и являя нашему взору микропроцессоры, блоки питания и материнские платы.
* Бесплатный софт.
Здоровье Джеда так ухудшилось, что он уже не мог взять в рот ничего, кроме молочных продуктов и сладкого. Он подозревал, что его, как и отца, погубит рак пищеварительного тракта. Обследования, проведенные в госпитале Лиможа, подтвердили его предположения, но он отказался от лечения, включавшего в себя облучение и прочие тяжкие процедуры, ограничившись поддерживающими препаратами, которые смягчали возраставшую к вечеру боль, и массивными дозами снотворного. Он составил завещание в пользу различных ассоциаций защиты животных.
Приблизительно в то же время он начал снимать на видео фотографии людей, которых знал когда-то, от Женевьевы до Ольги, включая Франца, Мишеля Уэльбека, отца и всех, в сущности, чьи изображения оказались у него под рукой. Он закреплял их на непромокаемом холсте нейтрального серого цвета, натянутом на металлическую раму, и снимал, выставив прямо перед домом, отдав их на сей раз на растерзание естественному разложению. Подвергаясь поочередно действию дождя и солнечного света, снимки вспучивались, подгнивали тут и там, потом расслаивались на отдельные фрагменты и за несколько недель исчезали без следа. И что еще любопытнее, он приобрел игрушечные фигурки, весьма схематично изображающие человеческие существа, и подверг их тому же испытанию. Человечки оказались более стойкими, и, чтобы ускорить процесс их вымирания, ему пришлось снова прибегнуть к помощи серной кислоты. Теперь Джед не ел ничего, кроме жидкой пищи, а по вечерам к нему приходила медсестра делать уколы морфия. Утром ему становилось лучше, так что он был в состоянии работать до последнего дня, часа по два-три.
Вот так Джед Мартен распрощался с жизнью, даже не успев окончательно к ней приспособиться. Теперь к нему возвращались образы из прошлого, и, как ни странно, хотя в его эротическом опыте не имелось ничего из ряда вон выходящего, чаще всего это были образы женщин: Женевьева, милая Женевьева, и несчастная Ольга преследовали его во сне. Он вспомнил и Марту Тайфер, пробудившую в нем желание на балконе в Пор-Гримо в то мгновение, когда, расстегнув лифчик от Lejaby, она обнажила грудь. Тогда ей было пятнадцать лет, а ему тринадцать. В тот же вечер он онанировал в туалете ведомственной квартиры отца, выделенной ему для наблюдения за строительными работами, и удивился, что этот процесс доставил ему такое удовольствие. В его памяти возникали и другие нежные грудки, проворные язычки и узкие вагины. Ладно, не так уж плохо он прожил свою жизнь.
Лет тридцать тому назад (в этом пассаже его интервью «Арт-пресс» он единственный раз отвлекается от чисто технических объяснений) Джед совершил поездку в Рурскую область, где была организована широкомасштабная ретроспектива его творчества. От Дуйсбурга до Дортмунда, а также в Бохуме и Гельзенкирхене значительную часть заброшенных металлургических заводов переоборудовали в театры, выставочные и концертные залы, кроме того, местные власти, воссоздавая условия жизни рабочих начала XX века, попытались организовать индустриальный туризм. Действительно, этот регион с его доменными печами, пришедшими в запустение железнодорожными путями, на которых безнадежно ржавели товарные вагоны, и рядами вылизанных стандартных строений, оживленных тут и там садовыми участками, очень был похож на музей первой индустриальной эры в Европе. Тогда Джеда потрясли угрожающие лесные заросли, со всех сторон окружившие заводы всего-то за какую-нибудь сотню лет их бездействия. Отремонтировали только те из них, которые можно было приспособить к новому культурному предназначению, остальные понемногу превращались в развалины. Эти промышленные гиганты, некогда символы производственной мощи Германии, теперь ветшали и рушились, а травы, захватив бывшие цеха, пробирались уже между руинами, постепенно оплетая их непроходимыми джунглями.
Таким образом, творчество Джеда Мартена в последние годы жизни проще всего рассматривать как ностальгические раздумья о закате индустриальной эпохи в Европе и – в более широком смысле – о тленном и преходящем характере любого творения рук человеческих. Этой интерпретации, впрочем, недостаточно, чтобы описать тягостные ощущения, охватывающие нас при виде этих умилительных человечков типа плеймобилевских, затерявшихся на просторах бескрайней и абстрактной футуристической территории, которая сама тоже крошится и расслаивается, будто растворяясь в необъятном, уходящем в бесконечность растительном пространстве. Нельзя не испытать и чувства горечи, наблюдая, как изображения людей, сопровождавших Джеда Мартена в его земной жизни, разлагаются под воздействием непогоды, гниют и, наконец, распадаются, представая в последних эпизодах неким символом тотальной гибели рода человеческого. Вот они тонут, вдруг начинают бешено барахтаться, но через мгновенье задыхаются под постоянно прибывающими ботаническими пластами. Потом все стихает, только травы колышутся на ветру. Полное и окончательное торжество растительного мира.
