лет... На мне и на моих сестрах были черные туфельки, белые ажурные носочки, белые ситцевые платьица и шляпки с широкими полями...
Внезапно женщина замолчала; ее руки и губы дрожали, словно она пыталась удержать что-то, рвущееся наружу... Потом она заговорила еще быстрее.
— Мистер Доджсон и мистер Дакворт несли корзинки с провизией для пикника... мы уселись в нашу лодку возле Фолли Бридж... Мистер Дакворт взялся за весла. Капли воды падали с их лопастей подобно стеклянным слезинкам на гладкое зеркало реки...
Последние слова прозвучали для Бартона раскатами грома. Он удивленно взглянул на Алису, но, казалось, в движениях ее губ не было ничего необычного. Теперь и она не отрывала глаз от Бартона, словно пыталась высверлить взглядом в его теле туннель, ведущий куда-то в глубины времени и пространства. Ее руки были чуть-чуть приподняты, как будто она хотела сделать жест изумления — и не смогла его закончить.
Бартон ощутил, что ночь вокруг него полна звуками. Он слышал дыхание спящей девочки, биение ее сердца и сердца
Алисы, шелест слабого ветра в ветвях деревьев. Издалека донесся какой-то звук — не то крик, не то плач.
Он вскочил и прислушался. Что случилось? В чем причина такого поразительного обострения чувств? Почему он слышит стук сердца Алисы, но не своего? Почва под его босыми ступнями вдруг словно ожила; он ощущал ее рельеф, каждую крохотную впадинку и каждый микроскопический холмик, форму и шероховатость травинок, бархатистую фактуру цветочного лепестка... Еще мгновение — и ему показалось, что молекулы воздуха с грохотом ударили его в грудь... потом в живот, в плечи, голову, руки...
Алиса тоже встала.
— Что происходит? — спросила она, и ее голос обрушился на него, словно ураганный порыв ветра.
Он не ответил, продолжая пристально смотреть на нее. Только теперь он понял, какой прекрасной и желанной была эта женщина.
Алиса шагнула к нему, протянув руки. Ее влажные губы раскрылись, дрожа всем телом, она произносила нараспев как заклинание:
— Ричард! О, Ричард!
Внезапно она замерла; глаза ее расширились. Бартон придвинулся к ней, коснулся ладонью обнаженного плеча... но женщина отпрянула прочь и с криком «Нет! Нет!» бросилась в темноту и скрылась среди деревьев.
Долю секунды он стоял неподвижно. Ему казалось непостижимым, что женщина, которую он так сильно любит, может не откликнуться на его призыв. Она, должно быть, дразнит его. Вот в чем дело.
Потом он ринулся в темноту ночи, не переставая выкрикивать ее имя.
Прошло, должно быть, несколько часов — дождь хлынул на них. Возможно, действие наркотика прекратилось или же холодная вода отрезвила их — но, казалось, они в одно мгновение очнулись от наваждения, подобного сну. Она заглянула в его глаза, закричала и яростно оттолкнула его.
Скатившись в траву, он успел выбросить вперед руку и поймать ее за лодыжку, когда она попыталась отползти на четвереньках в сторону.
— Что с тобой? — крикнул он.
Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву, уткнувшись лицом в колени, тело ее сотрясами рыдания. Бартон встал, нежно коснулся ее подбородка и заглянул в глаза. Молния, сверкнувшая неподалеку, озарила искаженное мукой лицо женщины.
— Вы же обещали защищать меня! — простонала она.
— Мне кажется, — сказал Бартон, — вам вовсе не хотелось, чтобы вас защищали. И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.
— Порывов! — вскрикнул она. — Порывов! Боже мой, я никогда в жизни не вела себя подобным образом! Всегда, слышите, всегда я была добропорядочной женщиной! Я была девственницей, когда вышла замуж! И всю свою жизнь я была верна моему мужу! А теперь... с абсолютно незнакомым...! Только подумать! Я не знаю, что случилось со мной!
— Значит, я потерпел фиаско, — спокойно сказал Бартон и рассмеялся. Но горечь и раскаяние зашевелились в его душе. Если бы все действительно произошло по ее собственному желанию, у него не возникло бы ни малейших угрызений совести. Но эта жвачка содержала какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать любовниками, страсть которых не имела границ.
— Вам не нужно в чем-либо раскаиваться, не нужно упрекать себя, — нежно сказал он. — Вы были одержимы. Одурманены наркотиком.
— Но я сделала это! — простонала она. — Я... я хотела этого! О, какой низкой, продажной девкой я стала!
— Что-то не припомню, чтобы я предлагал вам деньга!
Ему совсем не хотелось быть таким бессердечным. Он просто
пытался разозлить ее, заставить прекратить это самоуничижение. И он вполне преуспел. Женщина вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо. Она отпускала ему такие эпитеты, которые высокородной и благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не полагалось знать.
Бартон обхватил ее запястья, стараясь предохранить лицо. Женщина, яростно извиваясь в его руках, продолжала выкрикивать оскорбления. Наконец, когда она замолчала и снова заплакала, он повел ее к лагерю. От костра остались только мокрые головешки. Он разгреб угли и подбросил новую охапку сухой травы из лежавшей под деревом кучи. При свете янтарных угольков он увидел, что девочка спит, свернувшись калачиком, между Каззом и Монатом, укрытая сверху большой копной травы. Он вернулся к Алисе. Опустив голову, она сидела под деревом.
— Убирайтесь прочь, — глухо сказала она. — Я не хочу вас больше видеть! Испачкали в грязи! После того, как дали слово меня защищать!
— Если вам нравится мерзнуть, можете остаться тут, — пожал плечами Бартон. — Я подошел просто для того, чтобы предложить вам прилечь рядом с остальными, ночью нам будет теплее. Но, если вы не желаете, сидите здесь. Я повторяю еще раз, что мы были одурманены наркотиком. Он задумался на мгновение, потом покачал головой. — Нет, не одурманены — я выразился неверно. Наркотики не могут порождать желания, они только позволяют им вырваться наружу из-под контроля разума. Внутренние запреты спадают; и никто из нас не может порицать за это ни себя, ни другого. — Он склонился над ней, пытаясь заглянуть в лицо; его голос внезапно стал мягким: — Алиса... я был бы лжецом, сказав, что это не доставило мне удовольствия... И вы тоже получили наслаждение... признайтесь в этом хотя бы самой себе... Зачем же вы терзаете свою душу?
— Я не такое животное, как вы! Я — добрая христианка и богобоязненная женщина!
— В этом нет сомнений, — со вздохом сожаления согласился Бартон. — Но позвольте заметить следующее: я сомневаюсь, что вы сделали бы все это, если бы в вашей душе не таилось такого сокровенного желания. Наркотик только снял ограничения — но он, безусловно, не вложил в ваш разум саму идею; она уже была там. Под влиянием снадобья вы совершили то, что вам хотелось совершить.
— Я понимаю это! — вскричала она с отчаянием. — Неужели вы думаете, что я глупее простой служанки? У меня есть разум! Я отлично знаю, что я сделала и почему! Но мне никогда не снилось, что я могу стать такой... такой... тварью! Должно быть, я такая и есть на самом деле! — она снова зарыдала.
Бартон пытался утешить ее, доказывая, что природа людская противоречива и в душе любого человека таятся плотские желания. Он говорил, что именно от этого проистекает понятие первородного греха; и так как она — всего лишь человек, ее душа не может быть исключением.
Но чем больше он старался поднять ее настроение, тем хуже ей становилось. В конце концов, дрожа от холода, утомленный бесполезными уговорами, Бартон сдался. Растолкав Моната и Казза, он залез между ними, обнял девчушку и попытался уснуть. Тепло человеческих тел под толстым слоем сухой травы согрело и успокоило его. Он заснул под безутешные всхлипывания Алисы.
