— Не все связи смертный способен узреть; в пророчестве не уточняется, что подвиги должны быть напрямую связаны со Странниками; и то, что мечи даются за них в награду, не факт, а наше предположение! — откликнулась скорая на выводы сильфида. — Тем более что пророчество не одно, а два совершенно независимых, и как первое соотносится с вторым, мы не знаем. Нечего ломать голову над неведомым и совать нос в высшие сферы! Никому не дано знать и понимать все на свете!
В самом деле, разве могли они знать, что в одно и то же время, когда Ильза обнаружила подменыша, совсем недалеко, всего-то в часе пути, пятерых мирных путников взяли в плен степные разбойники? И чтобы спасти собственную жизнь и жизни своих спутников для будущих великих дел (не растратив при этом силы!), старший из пленников, могущественный маг, выполнил одно-единственное требование степняков. По представленному образцу, кусочку камня с изображением глаза, нашел и указал направление к тому месту, откуда чувствовалось веяние незнакомой магии, древней и серой…
Да, никому не дано знать все на свете!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Нельзя сказать, что, прекратив творить малое добро во имя грядущего Великого Добра, профессор Лапидариус совершенно отказался от использования магии. К примеру, если на пути попадались удачные силовые узлы, позволяющие без особого расхода сил открыть короткий портал, он не пренебрегал этой возможностью. Поэтому Странники очень быстро пересекли Староземье от окрестностей Эттесса до Арвейских предгорий.
Но дальше дело застопорилось. Средневековая степь Аттахана оказалась под влиянием совершенно чуждых сил, незнакомых современной магии. Использовать их было рискованно и малоэффективно. Приходилось рассчитывать только на собственную выносливость и готовиться к самопожертвованию. Профессор Лапидариус уже свыкся с мыслью, что не все его ученики дойдут до Сехала, он смирился с неизбежностью расставания.
Тот, кому самой Судьбой уготована роль бессмертного, должен научиться терять, думал маг. Ведь в бесконечности жизни его ждет бесконечная череда утрат. И чтобы справиться с этой тяжкой ношей, не сойти с ума от горя, нужно изменить самого себя и перестроить всю свою жизнь. Надо избегать привязанностей. Не иметь личных отношений. Изменить собственную систему ценностей. Нужно отрешиться от всего суетного и мелочного, забыть о простых человеческих чувствах. Осознать, что ты стал выше и не для тебя теперь земные заботы, радости и печали. Нужно приучить себя быть Великим.
В чужой зимней степи, холодной и бесприютной, оставили они Гастона Шина.
Профессор Лапидариус думал, что первым будет Корнелий Каззеркан, порядком ослабевший за время болезни. Но судьба распорядилась по-своему. Удар разбойничьего копыта пришелся по ноге его несчастного товарища. Ходить Гастон больше не мог.
Бедные мальчики пытались нести товарища на руках. Промучились шагов пятьсот, а потом попадали в снег, тяжело хватая воздух ртом, будто выброшенная на берег рыба…
А медлить Странникам было нельзя — судьба всего Мира была в их руках.
Корнелий Каззеркан плакал, целовал руки Учителю, умоляя спасти, не оставлять на произвол судьбы его самого близкого друга. У профессора сердце разрывалось от жалости, но он пересилил себя и принял решение, достойное Бессмертного. И юный Гастон остался в степи.
Сцена разлуки была ужасна. Друзья отрывали от себя последнее, оставляли кто что мог: рваные рукавицы и прогорклые сухари (других уже не было, но и эти в степи казались настоящим сокровищем), куски кремня, ножи, лучшие свои амулеты. Один снимал теплую фуфайку, другой — носки. Корнелий оставил свое одеяло, сказал, что будет делить ночлег с Эолли. Лапидариус хотел запретить — живому одеяло нужнее, чем мертвому, — но не хватило духу. Все-таки он еще не стал бессмертным…
Да, они отчетливо понимали, хотя и боялись сказать об этом вслух: все их дары не более чем попытка успокоить собственную совесть, заглушить душевную боль. Дескать, сделали все что могли… Реальной пользы они не принесут, только продлят агонию. Гастон Шин обречен. Зимой в злой Аттаханской степи, в чужом, высасывающем силы времени раненому не выжить.
Понимал это и сам юный маг. Нет, он не плакал, не молил о помощи. Сидел, бессильно прислонившись к большому красноватому валуну, будто к собственному надгробию, и молчал. Равнодушно наблюдал за прощальной суетой друзей, и смертельная тоска читалась в его остановившемся взоре.
Каково это, думалось Лапидариусу, быть живым и осознавать, что ты уже мертв? Маг невольно содрогнулся, представив себе состояние своего несчастного ученика. Не дай боги никому испытать такое! Но тут словно какое-то иное, высшее существо внутри него сказало спокойно, цинично и бесстрастно: «Ну кому-кому, а уж тебе-то ничто подобное больше не грозит! И незачем об этом думать. Это удел смертных».
И он послушно приказал себе забыть. Не думать о прошлом. Не вспоминать веселого, чувствительного, трудолюбивого и усердного юношу, в которого за годы обучения вложил частицу самого себя.
Тот, кто хочет стать великим, не имеет права на слабость. Резко развернувшись, без усилия подхватив свою ношу, старик легким, размашистым шагом целеустремленного человека зашагал прочь. На юг, к собственному бессмертию… А за ним, ковыляя и спотыкаясь, не успевая вытирать слезы, едва поспевали трое осиротевших юношей — его учеников. «Интересно, кто станет следующим? Теперь-то уж точно Каззеркан!» — сказал все тот же холодный голос внутри него.
Первым его заметил Эдуард, шагов, наверное, за двести.
— Смотрите! — махнул он рукой. — Во-он там впереди, у камня, что-то есть! Мешок какой-то валяется!
Глаз всякого сприггана, пусть даже и переродившегося, гораздо более зорок, чем глаз человека.
— Это не мешок. Это мертвец! — сказал Хельги уверенно.
Но принц ему не поверил:
— А ты почем знаешь, что мертвец, а не живой? Неужели на таком расстоянии видно?
— Не видно. Но сам посуди, разве живой станет рассиживаться зимой в степи, один, без костра или укрытия, так долго, что всего снегом запорошило? — возразил бывший наставник. — Определенно это труп.
Но это был не труп. Это был Гастон Шин. Стать трупом он не успел.
Они подошли ближе. Юноша-человек, оборванный, истощенный, но довольно миловидный — явно не сехальской наружности, сидел возле большого красноватого валуна, неуклюже выставив вперед ногу, укрывшись до подбородка дорожным одеялом. Выражение лица у него было… Вот в бою случается, проткнут солдата копьем насквозь — так что со спины войдет, из живота выйдет, — он живой еще и боли не успел почувствовать, а смотрит на острие и понимает, что уже умер… Примерно таким было лицо юноши.
— Это его в степи помирать бросили, — прокомментировал демон-убийца, на случай если кто-то не понял ситуации.
— Привет, почтенный! — вежливо поздоровался Рагнар. — Неужто и вправду бросили? Или ты один шел?
Равнодушный взгляд скользнул по рыцарю и вновь устремился в пустоту вечности.
— О-о, — сокрушенно протянул наследник престола Оттонского, — Аолен, это твой клиент! Тут без магии не обойтись, он уже к предкам наладился!
Не менее часа ушло на исцеление. Хотя покалеченную ногу эльф привел в порядок минут за пятнадцать — двадцать. Труднее было с раной душевной. Пришлось затратить немало усилий, чтобы вернуть юношу во вменяемое состояние. Отогревали, успокаивали, тормошили, расспрашивали… Наконец тот все же вышел из горестного оцепенения, сперва тихо всхлипнул, потом шумно разрыдался. Ильза даже испугалась — совсем плох стал! Но Аолен сказал, что это, наоборот, очень хорошо.
«А чего тут хорошего? — рассуждала про себя девушка. — Почему, если реву я, или принц, или Энка, или, не дай боги, Меридит, — все огорчаются, а когда плакал черпальщик Артур или вот этот парень —
