легенды родины моего отца. Но учиться терпению я все-таки предпочитал в поисках ярости и мести.
Я пробежал по лагерю, ища отца, и вышел на берег, где качались суда. Морской Волк был там и о чем-то спорил с Хагартом, который тоже принял участие в нашем завоевательном походе.
Оба горячились, рука Волка лежала уже на рукояти меча. Я остановился в отдалении, оставаясь невидимым, но слыша долетавшие до меня обрывки разговора. Я до сих пор помню этот момент, который произвел на меня сильнейшее впечатление. Я был очарован отцом. Холодный осенний ветер шевелил его волосы, и борода двигалась в такт словам, которыми он защищал свое мнение перед другим могущественным ярлом. Как я любил отца, как желал походить на него, обладать его мужеством, его силой!
Хагарт был в бешенстве. Две недели назад три корабля, построенные
Морской Волк отвечал коротко и резко. Он знал, что Айвар мстит за отца, что дух старого Рагнара жаждет отмщения, которого еще не свершили его сыновья. Айвар непременно скоро явится. Но он, Морской Волк, Хладнокровный, не станет ждать его. Он сам начнет вторжение. Здесь пять кораблей, считая вестфолдов… Ветер доносил до меня все больше отцовских слов. Отец уже почти кричал, и огромный Хагарт, несмотря на свой рост, казался крошечным рядом с такой решительностью. Именно за нее и уважали отца все ярлы скоттов. Отец убеждал Хагарта, что они с легкостью возьмут поселение в устье реки, но сделать это надо немедленно, пока жители не узнали о нашем прибытии. И тогда мы сможем перезимовать в деревне, спокойно дожидаясь Айвара. Стоит уже поздняя осень, Айвара до сих пор нет, а заняв деревню, мы сможем защищать ее всю зиму, и делать это гораздо удобнее за ее стенами, чем в грязи посреди поля. В деревне есть запасы, и, может быть, добычи хватит на все пять кораблей. В конце концов Хагарт согласился со всем, за исключением дележа добычи между пятью судами. Он считал, что если вестфолды обманули нас насчет Айвара, то к началу весны их следует убить, а всю добычу забрать себе…
Я стоял и слушал разговор, внесший смятение в мою душу и разрушивший созданные мной образы идеальных воинов. В своих юношеских мечтах убийство товарищей из-за добычи казалось мне чудовищным, особенно если учесть, что деревенька была крошечная и еще неизвестно, сколько там могло оказаться добычи. Тут отец заметил меня по тени на песке, прищурился и кратко поприветствовал. Я подошел.
— Что тебе нужно, Энгус?
— К сожалению, отец, я слышал ваш разговор и потому хочу предложить себя в качестве разведчика, я проберусь в деревню и все разузнаю.
Морской Волк сощурился еще сильнее и, кажется, заинтересовался моим предложением. Я же из кожи вон лез, чтобы доказать отцу, какой я храбрый воин и на какие подвиги способен. Но молчание Волка сбивало меня. Первым его нарушил смущенный кашель Хагарта.
— Знаешь, Волк, Бригад убьет тебя, если ты пошлешь ее любимого сыночка с подобным поручением, — рассмеялся он. — А, кроме того, мы не можем верить неопытному щенку, который едва различает в снегу кроличий след.
Кровь моя закипела, слова Хагарта жаром ворвались в мои уши. Одно дело было услышать подобное от Эсбьорна, которого можно было проучить, и совсем иное — от опытного воина, всегда потрясавшего мое воображение победами и славой. Но все же я кинулся на него со всей мочи. Хагарт удержал меня за плечи, рассмеялся и попросил прощения.
— Да ты, парень, и впрямь силен, — сквозь смех признал он. — Ладно, Энгус, мир. Ты же знаешь, не мне с тобой сражаться. — Потом он повернулся к отцу и уже совсем серьезно добавил:
— И все-таки он не должен идти, Хладнокровный.
Отец согласился, и они направились к лагерю обсудить новый план с воинами и вестфолдами.
Я остался на берегу один с пылающими от гнева и стыда ушами. Своим сравнением со щенком Хагарт сильно обидел меня, я совсем не считал себя «неопытным щенком, который не может различить кроличьего следа». Я все детство, всю юность трудился, чтобы стать настоящим воином. Меня учил сам Морской Волк. Кроме того, в моих жилах текла его кровь, я тоже был ярлом, наследником военного вождя. Во время своих набегов отец завоевал поселение моей матери на северо-востоке земли скоттов, смешался с его людьми и родил сына. Сына крепчайшего северного ветра…
Да, я обладал кровью норвежских воинов и, может быть, даже норвежских моряков, чьи драккары не обращают внимания на ярость волн, бьющих об их борта. И я в нашем морском путешествии не испытывал ни капли страха перед морской пучиной, неуверенность я почувствовал только уже перед самым концом. Управлять драккарами было очень легко, и их гребцы нередко могли отдыхать на своих скамьях. Главное заключалось в том, чтобы в нужное время поднять или опустить паруса и позволить ветру выполнять работу сотни гребцов. Суда были оснащены веслами и якорями и приспособлены для плавания в открытом море. Сделанные из прямых высоких дубов, кили изгибались, чтобы выдерживать огромный вес центра корабля. В результате сама форма драккара давала ему возможность использовать силу волн или противостоять ей. Остовы кораблей создавались из цельных дубов, изгибая их, делали кили. Обшивкой судна служили тонкие, в два пальца шириной, дубовые доски, пришитые гвоздями к бимсам и скрепленные друг с другом такелажем, изготовленным из красной пихты. Словом, драккары были скоростными судами, приспособленными и к внезапным атакам, и к поспешным отступлениям.
В соответствии со своей верой, особое уважение норвежские моряки питали к Йормунгандру, великому морскому чудовищу, а также к Эгиру, к его жене Ран и к Ньорору — богам океанических глубин, хозяевам вод, насылавшим бури и кораблекрушения. Норвежцы верили, что могут умиротворить гнев этих богов, постоянно нося при себе маленькие золотые вещицы, которыми платили дань сердитым взглядам могучих обитателей моря.
И я еще ребенком влюбился в эти замечательные суда и хотел узнать все, что возможно, об искусстве навигации. Я чувствовал себя воином и даже почти моряком, а Хагарт высмеял меня как беззащитного ребенка, мальчишку. И это было обидно вдвойне и втройне, ибо как раз теперь мне предстояло пройти боевое крещение среди множества великих воинов.
Из лагеря послышался клич, и я вдруг обнаружил, что совсем замечтался, в то время как нельзя было терять время на пустынном берегу. Дел впереди было немало. Я изо всех сил помчался к лагерю, удивляясь, с чего вдруг поднялся такой шум. Прибежав, я сразу же догадался, что вожди обнародовали свое решение, разведчики вызвались, и среди них уже были отобраны лучшие. Трое викингов с трудом удерживали Ларса, одного из вестфолдов, который визжал и бился с пеной у рта из-за того, что ему не позволили стать одним из троих разведчиков. Это было сделано потому, что он, будучи берсеркером [6], мог впасть в привычное безумие и броситься на поселение в одиночку, что поставило бы на грань краха все предприятие. Про берсеркеров я слышал, что они всегда ходят в медвежьей шкуре и обладают почти мистической яростью, которая делает их неуязвимыми в любой битве. Они убивают десятки людей, а потом расчленяют их и варят в огромных котлах. Иногда гнев их вдруг обращается против своих же товарищей — просто так, ради удовольствия, приносимого боем.
Я подошел поближе и едва узнал тихого и всегда спокойного великана, который всего ночь назад помогал мне вытаскивать на берег драккар отца. Ярость гиганта вдохновила и Эсбьорна, и он, казалось, готов был присоединиться к нему. Он тоже начал орать, как гусь, рядом с Ларсом, впадая в безумие едва ли не еще более лютое, чем у великана-берсеркера, и обещая горы вражеских трупов. На самом деле хитрый Эсбьорн прекрасно знал, что никто ему не позволит идти с разведчиками, чтобы не подвергать опасности ни себя, зеленого юнца, ни само дело. Я отошел от Ларса и Эсбьорна и пошел спросить Ротгера, еще одного ветерана, пришедшего с отцом из Бергена, обо всех деталях нового плана. Он объяснил, что мы нападем
