этой же ночью, чтобы саксы оказались застигнуты врасплох. Разведчики должны будут сообщить точное расположение всех зданий в поселке; описать территорию, на которой нам предстоит сражаться, количество обороняющихся и все остальное, что еще только они сумеют обнаружить, оставаясь неувиденными и непойманными. Ротгер рассказал мне об этом весьма холодно, не выказывая ни малейшего удовольствия, какое выражали все остальные, словно готовились идти на празднество, а не на битву. По всему лагерю волнами ходило возбуждение. Воины готовили оружие, точили свои обоюдоострые топоры и мечи, проверяли кожаные ремни щитов, создавая вокруг атмосферу силы и могущества. Все громко и много смеялись. Я тоже чувствовал себя зараженным возбуждением, исходившим от воинов, готовящихся к сражению, и с удивлением обнаружил, что во рту у меня пересохло, желудок стал пустым, руки и ноги налились энергией, которая толкала на то, чтобы немедленно накормить боевой топор кровью врагов. Я даже стал понимать чувства Ларса, берсеркера! Его уже перестали держать, и теперь он рубил топором огромную сосну, громко ухая, крякая и стараясь немного успокоиться.
Тут я вспомнил историю, которую рассказал мне Браги об Одине и его братьях Be и Вили. Один с братьями убил великана Юмира, а из его тела сотворил Мидгард — мир людей. Из плоти он создал сушу, а из крови — море. Кости превратились в старые горы, а кожа в небесный свод, где сверкают звезды. Скальд говорил, что жажда Юмира теперь ведет наши мечи и топоры, которые просят человеческой крови. И теперь я очень хорошо ощущал эту жажду. Именно она вынуждала многих из воинов бросаться в битву с обнаженной грудью, словно принимая приглашение валькирий на праздник в Валгалле. И теперь я тоже стал одним из норманнов, как называли нас христиане, и готов был ринуться в битву.
Возбужденные люди складывали песни о своем оружии, и Браги первым запел, попробовав лезвие своего меча:
Сагарт, еще один воин из нашей деревни, видимо, вдохновленный песней Браги, посмотрел на меня дружелюбно и улыбнулся.
— Знаешь, Энгус, — сказал он, — я был почти такой же, как ты, когда пришел с твоим отцом в землю скоттов. То был мой первый поход, и мне никогда не забыть, как я в первый раз убил человека. Поначалу он дрался как дикий зверь, но потом сдался как олень, и умер как ягненок. Я хочу научить тебя некой магии, Энгус: стань со своим мечом единым телом, пообещай ему, что ты непременно накормишь его мясом врага, и обратись к воронам Фрейи, богини смерти. Они сами поведут твое оружие, насыщая его жажду крови.
Слова Сагарта сняли груз с моей души, который образовался после слов Хагарта, они воодушевили меня, словно кружка эля. Я был частью войска. Эти люди, что сидели вокруг, точили оружие и готовились к битве, стали моими товарищами по оружию, друзьями, с которыми мы будем сражаться бок о бок. Многие из них пробовали отточенность стали прямо на себе, нанося глубокие порезы, а потом лизали свою кровь. Кое-кто уже затянул боевой клич — звуки, которые должны ослабить врага, теряющего голову от страха. В порыве восторга я поднял свой топор высоко в воздух и, еще не умея и не зная как, завизжал, словно звук этот шел из самой глубины моего существа. Этот крик заставил замолчать других воинов по соседству, а отец повернулся ко мне с улыбкой на губах. Это был мой собственный боевой клич, рожденный прямо сейчас из недр моей души и тела, и с этого момента я уже знал, что он и дальше будет разноситься над полем битвы, покрывая меня неувядаемой славой. Я Энгус, сын Морского Волка, склоняющий голову лишь перед богами.
Трое разведчиков вернулись с известиями уже ближе к вечеру. Им удалось поймать англа, и все бросились расспрашивать его. Разведчики рассказали, что поселение расположено на небольшом островке, со всех сторон окруженном болотом. Не зная обходных путей, они побоялись попасть в трясину и не смогли подойти к поселению близко. Поэтому они не узнали точного количества воинов, с которыми предстояло сразиться. Но неподалеку в лесу они заметили след охотника и решили пойти по нему, чтобы поймать пленного. Это было крайне необходимо — иметь под рукой человека, который смог бы провести нас через топь. Сагарт, знавший язык англов, начал допрашивать пленника. Я стоял неподалеку и понимал почти все, поскольку язык отца, который я знал не хуже материнского, был очень похож на язык англов. Пленнику приставили к горлу наконечник стрелы, руки связали за спиной и поставили на колени, после чего он признался, что деревню защищает фюрд — резервное войско, составляющее никак не больше девяноста человек. Сагарт пообещал пленному, что, если он не лжет, будет спасен, и смерть ему заменят рабством. Но если он лжет, то его наградой станет «кровавый орел». Услышав это обещание, пленник судорожно сглотнул (стрела оцарапала ему горло), и он обмочился, дико оглядываясь вокруг.
— Это правда… Правда… — зарыдал он в отчаянии, слезы текли у него ручьем, застилая глаза, и он беспомощно вертел головой, словно стараясь разглядеть сквозь их пелену своих мучителей.
Меня вдруг охватило чувство сострадания и гнева к этому пленнику, что противоречило тому военному настрою, который я вырастил в себе, занимаясь подготовкой оружия вместе с остальными воинами. Почему-то мне вспомнилась мать. Она, как и все люди ее клана, всегда умела противостоять ярости и жестокостям норвежцев. Несчастная фигура охотника, окруженного кровожадными воинами, которые, словно волки, трусливо крадучись, выследили его в родном лесу, вдруг затмила мое сознание. Я вдруг ощутил себя совершенно неуверенным, и два чувства, страх и горечь, поднялись в моей душе, подобно двум бесплотным теням. А время битвы неумолимо приближалось…
Облака затенили мягкий свет молодой луны, скрывая и все наши действия. Вот уже шестьдесят пять воинов, прибывших первыми на пяти кораблях, достигли устья реки Оуэн, другие сорок пять маршем двигались к поселению англов. Остальные же, в основном молодежь и два старика, одним из которых был скальд Браги, остались в лагере сторожить оставшиеся суда. Морской Волк, разумеется, шел впереди вместе с Хагартом и Сагартом, а те вели связанного пленника. Мы шли в тишине, сообщась друг с другом только с помощью определенных знаков. Воздух, казалось, сейчас разразится молниями, призванными железом нашего оружия. Мы, воины, отчетливо чувствовали жар валькирий, незримо носящихся среди наших рядов. У нескольких человек были кольчуги, и в них они были неуязвимы почти так же, как наши драккары. Но такое вооружение мог позволить себе далеко не каждый, и большинству приходилось полагаться лишь на свои собственные силы и умения. И я, так гордившийся своим оружием, вдруг несколько смутился от того, что, будучи таким неопытным воином, обладаю столь совершенной экипировкой. У меня был шлем, защищавший также глаза и нос, отделанный бронзовыми пластинами деревянный щит, на котором с большим мастерством была вырезана картина, представлявшая Сигурда в тот момент, когда он сражается с драконом Фафниром. Был и кинжал, которым мой дед по материнской линии Лайэм МакЛахлан убил дикого вепря по кличке Железный Клык. Был и обоюдоострый топор. С таким оружием я чувствовал себя непобедимым. Лезвия станут моей душой, и моя сила удовлетворит их жажду побед. На топоре был вырезан сложный и тонкий рисунок, очень характерный для племени моего отца: обе стороны лезвия украшала гравировка, изображавшая бога Тора в виде священного молота Мьоллнира — разрушителя. Этот молот тоже должен был охранять меня и придавать мне мужество.
Неожиданно мы остановились. Морской Волк молча указал куда-то вперед, и все увидели, что впереди лежит маленькая деревенька. Казалось, она плавала в тумане, поднимавшемся над окружавшим ее болотом. Сагарт дернул за веревку, туго охватывавшую шею пленника, тот грохнулся на колени и прошептал что-то на ухо воину. Основательно пнув англа под ребра, Сагарт снова дернул веревку, на этот раз поднимая несчастного, и толкнул его в направлении деревни. Все в полном молчании двинулись за проводником. Главное заключалось в том, чтобы не провалиться в страшные черные омуты, дымившиеся вокруг. Сагарт вел пленника по-прежнему на веревке, позволяя делать совсем небольшие шаги из-за опасения, что тот выкинет какой-нибудь трюк и заведет нас в самую трясину вместо ожидаемой деревни.
