первых этапах нашей музыкальной жизни там, в Австрии. Было приятно увидеть их снова.
— Так, ребята, — сказала миссис Пессл и попала прямо в точку, — есть лишь одна вещь, которую вы должны сделать, если хотите добиться успеха в Америке. Вам нужно дать концерт в Городском Зале. Это делает каждый артист, который хочет проложить себе дорогу. И для этого вам нужен агент по рекламе.
— Кто?
— Ну… разве у вас нет никого, кто создает рекламу для вас? — спросила она, крайне изумленная.
— Что создает для нас? — глупо спросили мы.
Это было слишком для добросердечной леди.
— Но дети, дети, это же ужасно! — она тотчас позвонила девушке, которая сделала всю рекламу для Йеллы и попросила ее приехать в «Веллингтон». Мы не должны терять ни дня, настаивала миссис Пессл.
Эдит Беренс приехала, и вместе с ней миссис Пессл объяснила нам значение и важность концерта в Городском Зале Нью-Йорка. Это должно было обойтись нам в 700 долларов, это заставило нас содрогнуться, но это могло дать миллионы, и эта мысль снова вселила в нас надежду. Это должно было быть скоро, так скоро, как только возможно, и глаза миссис Пессл блуждали по мне. Я видела, что никакой номер Третий не мог никого обмануть. Ближайший доступный в Городском Зале день был через две недели, Эдит узнала по телефону. Отец Вазнер очень искренне одобрил идею, и мы согласились.
— Это дает нам время для рекламы, — крайне удовлетворенно заявила миссис Пессл. И она начала. Нашим спокойствию и уединенности настал конец. Эдит преследовала нас с одним или несколькими фотографами, куда бы мы ни пошли, что бы мы ни делали, и в газетах стали появляться снимки: семья Трапп ест в китайском ресторане; семья Трапп осматривает городские достопримечательности; вытягивают шеи в Рокфеллеровском Центре; делают покупки на 5-й авеню; выглядывают из автобуса; садятся в трамвай; переходят улицу; спускаются по ступенькам. Мы привыкли замедлять шаги в магазинах, отелях, кинотеатрах — везде — чтобы нас успели сфотографировать. Отец Вазнер (о, как он ненавидел это!) указывает дорогу. Изучает счет. Ест английские оладьи (его любимое блюдо на завтрак). Чистит ботинки.
Потом пошли интервью «Тайм», «Таймс», «Лайф», «Геральд трибьюн», «Сан», «Дэйли-ньюс».
— Когда вы прибыли в эту страну?
— Как вам нравится Америка?
— Почему вы покинули Европу?
— Каковы отличия в пище?
— Почему вы носите эти смешные платья?
Мы безнадежно пытались рассказать о музыке — нашей программе, но Эдит уверила нас, что публику намного больше интересуют другие вопросы.
В этой ужасной затее с Городским Залом было одно единственное утешение: мы могли сделать свою собственную программу. И мы ее сделали. Для первой части мы выбрали три самых сложных мадригала, которые знали (в конце концов, мы хотели показать, что мы умели!), вторая часть была посвящена целому песнопению: «Jesu, Meine Freude» [14], все ее сорок пять минут.
Так как мы были совершенно неизвестны, миссис Пессл предложила, чтобы ее дочь, тогда уже достаточно хорошо известная клавесионистка, присоединилась бы к нашему сольному концерту, по очереди с нами появляясь с произведениями на клавесине.
Настал знаменательный день, а вместе с ним — наш великий шанс. Серьезно и торжественно стояли мы на сцене в Городском Зале. Ни грима, ни ненужных улыбок, все сосредоточено на исполнении великого песнопения Баха. Зал был заполнен на три четверти. Многие из них были «контрамарочниками», другие — любопытными менеджерами со всех мест, пришедшими послушать этот новый аттракцион — поющую семью. Насколько они хороши? Могли ли привлечь широкие слои публики со всей страны? Есть ли у них деньги? Многие из них ушли еще до того, как в воздухе торжественно прозвучал последний хорал: «Jesu — meine — Freude!»
Некоторые люди, однако, были серьезно взволнованы и даже пришли сказать нам об этом. Высокий, молодо выглядящий мужчина стремительно ворвался за кулисы и с влажными глазами, схватив мои руки обеими своими, сказал очень взволнованным голосом:
— Это, я уверен, именно то, чего хотел Иоганн Себастьян. Вы должны прийти и повидать меня в Публичной библиотеке. Я Карлтон Смит.
Теперь настала бессонная ночь ожидания утренних газет, которые должны были решить нашу судьбу в печати. Либо мы сделали себе имя, либо…
На следующее утро прибежали возбужденные Эдит, Йелла и миссис Пессл, каждая размахивая газетами и восклицая:
— Замечательно! Отлично! Грандиозно!
Они прочли нашим гудящим ушам, что мы были «как никакая другая ныне живущая семья»; что «когда восемь членов одной семьи играют и поют так, как это сделал в субботу ансамбль семьи Трапп, музыка кажется просто чудесной»; «как хор, Траппы оказались изумительны. Они совершенно очевидно обладают либо абсолютным слухом, либо совершенно необычной памятью на тональности. Эффекты, достигнутые в номерах Преториуса, Лехнера, Айзека, относились к тем, которыми обладают музыканты с отличительным стилем. Их работа в сложном песнопении Баха была точной и верной в передаче усилий композитора. Это было потрясающее музыкальное зрелище». Все это венчалось значительной ежедневной газетой, которая выделила две колонки и, среди прочего, писала: «Было что-то необычайно милое и привлекательное в скромных, серьезных певцах, когда они образовали тесный полукруг вокруг своего руководителя для первоначального предложения; красивая, осанистая (!) мадам фон Трапп в просто черном, остальные — в черно-белом. Было естественно ожидать от них работы повышенного изящества, и в этом они не разочаровали», — и так далее, длинная колонка. К этому времени большинство из нас скакали вокруг в радости и ликовали. Наконец кто-то стал интонировать «Nun Danket Alle Gott» — великий гимн благодарения Баха. Мы были ужасно счастливы, что «сделали себе имя», хотя еще не знали, что это означало.
В понедельник утром мы нанесли обещанный визит в Публичную библиотеку, чтобы повидать Карлтона Смита. Он разговаривал с джентльменом, которого представил как профессора Отто Альбрехта.
— Отто — любитель музыки, и я все рассказал ему о вас, — Карлтон сиял. — Между прочим, какие у вас планы?
— Мы сейчас подыскиваем место, где могли бы поселиться на следующие недели. Этот отель такой дорогой, — ответил Георг.
Лицо профессора Альбрехта зажглось.
— Я знаю меблированный дом, который сдается, недалеко от места, где я живу.
И в истинно американской манере он сделал пару телефонных звонков, и все было улажено. Плата была сто долларов в месяц, и мы могли переехать прямо сейчас.
Георг и старшие девочки отправились вперед, вместе с Отто Альбрехтом, чтобы приготовить дом. Очень скоро уже было Рождество, и нам с Барбарой очень нравилась идея спокойно устроиться где-нибудь, чтобы некоторое время под нами ничего не двигалось. Дом был в Джемэнтауне, Филадельфия. Когда мы вышли на Северном вокзале, там нас ждали Георг, Отто Альбрехт и несколько машин. По дороге от вокзала к Джемэнтауну Георг сказал:
— Это совершенно неописуемо. Абсолютно посторонние, друзья Отто Альбрехта, останавливают машины и заходят, чтобы узнать, чего у нас не хватает. Потом они возвращаются с ложками, вилками и ножами, стаканами, одеялами, один принес кровать, другой — кружки и кастрюли, а один даже пришел с коробкой пластинок. Сейчас у нас дома патефон. Теперь они приехали со своими машинами, чтобы помочь мне устроить семью. Это квакеры из Общества Друзей, как мы привыкли называть их в Европе.
Общество Друзей. Они не были мне в новинку.
После первой мировой войны, когда несчастья преследовали меня, студентку в Вене, голод стал столь ужасным, что было невозможно учиться или выполнять какую-то работу. За кусок еды каждый мог пожертвовать всем. В этот критический момент в Вену приехало Общество Друзей с едой, и каждый
