ИЗ ИСТОРИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ «ВОИНЫ КАРЛА XII»
ПРОПОВЕДЬ
В кафедральном соборе Стокгольма прихожане привстали со скамей и устремили взгляды в сторону притвора, где император Карл XII выходил из кареты. Это был довольно красивый, но хрупкий и слишком рослый мальчик. Четырехугольная шапочка лихо сидела на самой макушке большого, косматого парика, когда же король снял ее и сунул под мышку, движения его стали принужденными и несмелыми. Он шел семенящими шажками, чуть проседая в коленях, как оно и следовало по обычаю того времени, опустив глаза долу. Богатый траурный костюм был оторочен горностаем по обшлагам и кружевом — по краю перчаток, а испанской кожи сапоги на высоком каблуке украшены пряжками и бантами.
Раздосадованный любопытными взглядами, он занял свое место на королевской скамье под золотой короной, которую поддерживали гении, и сидел неподвижно, обратись лицом к алтарю и не умея, однако, отдаться мыслями священнодействию. Когда под конец на кафедру поднялся пастор и с помощью нескольких слов, а также мощного удара по переплету книги вызвал в церкви приглушенное бормотание, Карл залился краской и почувствовал себя словно застигнутый врасплох на месте преступления. Но вскоре мысли его снова отвлеклись и потекли прежним путем, а сам он, чтобы скрыть смущение, начал выщипывать черные волоски из своего горностая.
— Ты только погляди на него, — шепнула женщина на одной из нижних скамей, — ему еще отцовская розга нужна. Черт его, что ли за пальцы дергает?
— А ты бы лучше помалкивала, будет тут всякая чумичка сидеть не по чину, да еще язык распускать! — отвечала соседка и выпихнула ее в проход.
Стоявшая у дверей старушка с клюкой, которая по обязанности должна была обходить ряды и бить по затылку задремавших прихожан, громко ударила клюкой об пол и успокоительно замахала руками, но стук все равно донесся и до благородных скамей, так что высокие господа повернулись к ней, священник же вставил в свою проповедь следующие слова:
— Согласие, говорю я вам, согласие во Христе! Куда оно устремило путь со своими нежными и сладостными дарами? Уж не в гущу ли самого народа? Что ж, тогда держите его и не выпускайте! А может в Божьем доме или вокруг Его Королевского Величества собственной персоной. Как бы не так! Вот почему и говорю я вам, вы, князья сей земли, стремитесь к согласию и любви, не вздымайте ради междоусобицы свой меч, который Господь вложил нам в руку единственно для защиты ваших подданных.
При этих словах молодой король вновь одновременно залился краской и смущенно улыбнулся. Даже Хедвиг-Элеонора, вдовствующая королева, сидевшая на скамье напротив него, и та кивнула с улыбкой, но пуще всех веселились юные принцессы подле нее, причем Ульрика-Элеонора оставалась по обыкновению неподвижной, зато Хедвиг-София вытянула свою длинную, стройную шейку и прижала молитвенник к губам в радостном сознании того, что перчатки у нее на руках скрывают от взоров деформированные большие пальцы.
Теперь король почувствовал себя более свободно и даже огляделся по сторонам. Ну и в престранный же Дом Господень занесла его нынче судьба! Вся церковь была заполнена мебелью и предметами искусства, спасенными во время недавнего пожара в Королевском дворце. Свободным оставался лишь средний проход. В углу возле алтаря стояли свернутые полотна Эренштраля [5], изображавшие Распятие и Страшный суд, а чуть поодаль, возле Стрелкового склепа, он углядел султаны и зеленые покрывала с того ложа, на котором его отец сидел, подпертый подушками, прежде чем испустить дух. Впрочем, это воспоминание его не взволновало, ибо он почти не испытывал к отцу иных чувств, кроме страха. Он видел в нем, скорее, назначенного свыше наместника Бога на земле, нежели близкого человека, поэтому в мыслях своих, равно как и в речах, он называл его просто-напросто старый король. Глаза его словно две суетливые пчелы обежали множество знакомых предметов и надолго задержались у щита с гербом на нижнем столбе.
