начальства, полемика была бессмысленна. Меня бы закатали на губу, как говорится, не отходя от кассы. Драил бы сортиры до зеркального блеска и аромата от-кутюр.
— Разрешите идти? — выпучив глаза, гаркнул я.
— А., давай. Иди. Погоди, стоп! (Я круто повернулся на каблуках, увидел, как Каргин, покачиваясь, поднимается со стула. Его голос после этого стал еще более приторным.) Не привезешь, сержант, блядей… ик!.. самого пользовать будем. Сва-або-ден!!
— С удовольствием привезу… — бормотал я себе под нос, выходя из кабинета. А вслед мне выметнулся звон стаканов и вопль капитана Заварова:
— На случай эксцессов, серрржаннн — в машине автомат Калашникова!., с полллной обоймой!., канистра самогона!., э, не, этого не надо. Вощем, врррремя на выполнение — два часа, и ни м-минето… ни м-минутой больше!
Время пошло.
Я поехал на ночь глядя в Тверь, по-отечески напутствованный и снабженный «малой суммой на командировочные расходы», на «уазике» майора. В ночь. Они, наши капиташа-майорик, были капитально пьяны, если решились на такую наглость. Хотя отвертеться было легко: документы у меня были в порядке, а сам я трезв. До Твери я доехал буквально за полчаса, потому что гнал с дикой скоростью, рискуя вылететь в кювет. В этом случае мне пришлось бы отвечать за порчу военного имущества, посмертно. Откровенно говоря, всю дорогу я хохотал в голос: настроение у меня установилось самое чудное, я бы даже сказал — истерически-веселое. Еще бы! Куда ни бросали меня прихоти судьбы, раз за разом я выворачивал на все тех же и на все то же. Девочки, платное блядство, выглядывающее из-за причесанного определения «досуг». И вот теперь та же самая картина, только рамка поменялась: армия, часть под Тверью, в дупель пьяные «шакалы», как солдаты за глаза именовали офицеров.
Когда я вспоминаю это сейчас, я напоминаю сам себе бравого солдата Швейка, которому его прямое начальство в лице какого-то поручика поручило раздобыть бутылку коньяку. Катя Павлова читала эту книжку в машине вслух и хохотала. Я запомнил. Швейк сам выпил коньяк, а со мной получилась история не менее занимательная.
Я важно вкатил в город и через несколько минут добрался до самого центра, благо Тверь куда меньше моего родного Саратова, не говоря уж о Москве. Капитан Заваров и майор Каргин не могли найти лучшего исполнителя для их более чем сомнительного с точки зрения страшного устава приказа. Я звериным чутьем, впитанным с молоком матери и обостренным за три года работы в контакте с «первой древнейшей», вычислял злачные кварталы. Меня тянуло туда. Еще с тех времен, когда я впервые сел на блядовозку в качестве охранника, подменяя Геныча, огни, фонари, окна ночного города, проносящиеся мимо, вызывали мощный всплеск адреналина, мятный холодок в спине и странное ощущение, как будто кто-то ерошит тебе волосы на затылке. Ночной город! Тот, кто видел тебя со всех сторон во всем опасном очаровании, во всем сплаве притягательности и порока, тот никогда не забудет и не оставит тебя, даже ненавидя и закрывая глаза ладонью, как от взгляда Василиска. Я пронесся по ночным улицам, тормознул у начала длинной аллеи, забранной низким чугунным заборчиком. Вдоль этой аллеи — по обе стороны ограды — стояло несколько девушек. Одна оказалась совсем близко: в двух метрах от моей машины, а на протяжении метров двухсот этой аллеи стояло еще с полтора десятка «ночных бабочек». В рассеянном свете редких фонарей, в своей оледенелой неподвижности они казались изваяниями.
Я выключил двигатель и некоторое время сидел неподвижно. Ночная аллея, фонари, фигурки. Вспомнились Алка, Катя, Олеся. Это был мой мир, и теперь часть его, этого моего мира, выхватывалась фарами штабного «уазика» и грубо, но ненавязчиво лезла в глаза.
Стук в стекло.
Я поднял глаза и увидел ту самую «магистралку». Она де-журно улыбалась, но после занудных месяцев службы это показалось улыбкой Джоконды.
— Как насчет?.. — сказала она. — Я Алла.
При этом имени я отщелкнул предохранитель правой двери.
— Присядь, — сказал я. — Договоримся. А сутер твой пусть из-за дерева не выглядывает, все равно маякнуть успеет, если что.
Она засмеялась:
— Глазастый ты какой. А как с другими частями тела?
— Под «другими частями тела» ты, наверно, имела в виду кошелек, — мрачно сказал я. — Ладно. Мне нужны три ваши девчонки. До утра. На выезд, но без сутера.
Я сказал ей о заказе капитана Заварова и майора Каргина. Навскидку. Для пробы. Реакцию я предугадал вполне точно: она разочарованно присвистнула:
— Ну ты загнул, мужик! Да ты че! Это ж, дорогой, попадос может такой прорисоваться…
— Ничего, все нормально, — перебил я. — Это у меня такое чувство юмора скверное. На самом деле, мне как выйдет. Тебя, значит, Алла зовут? У меня была одна знакомая Алла — из Саратова.
— И у меня была.
Я посмотрел на нее. В чудо не верилось. Я спросил:
— Она такая высокая? Лет тридцати с небольшим, с…
— Нет, не высокая, и не тридцати. Соплячка еще. Моего возраста, восемнадцать ей было. Убили ее на прошлой неделе. Кавказцы залетные.
Я потянулся на заднее сиденье. Захотелось выпить. Я вытащил упомянутую капитаном канистру самогона и плеснул себе — будь что будет, но что-то уж больно разыгралось!.. В окошко глянул усатый сутер, сказал назойливо, противной скороговоркой катая слова:
— Будем девочку брать, мужчина? Девочка первый сорт.
Это суку даже не пробило, что я в камуфляже и на армейском «уазике». Я отвернулся от него и, не глядя, отсчитал деньги — больше половины выданного мне «воинского минимума» — и сунул сутенеру. Я сделал это машинально, так мне хотелось, чтобы он свалил. Он что-то вякнул, типа «вернусь через часок», и провалился.
— Ну как тебе делать-то? — спросила она.
— Погоди. Выпьешь?
— А наливай! С хорошим человеком чего ж не выпить. Ты еще, я смотрю, молодой совсем, а уже битый.
— С чего взяла?
— А чувствую. Я вообще чувствительная корова.
— Что ж так грубо о себе? Мы, кстати, можно сказать, коллеги.
Я выпил еще самогона, а потом отчего-то стал рассказывать о себе. Я прекрасно понимал, что делаю кошмарную глупость., что время идет, что никакого секса еще и не начиналось, и что эта Алла, несмотря на ее юное, хоть и помятое, симпа тичное личико, все равно по истечении срока уйдет. Я прекрас но это знал, у меня был опыт, я мог просчитать ситуацию и с точки зрения этой тверской Аллы, и ее усатого сутенера. Смешно. Но, наверно, армия заставила меня относиться к людям за бетонной стеной нашей части теплее и — сентиментальнее, что ли.
Алла опьянела. Она понесла чушь. Сказала, что у нее хоть и не было матери-проститутки, как у меня, но, по крайней мере, был злобный отчим-скотник, от которого несло дерьмом и сивухой. Алла приобняла меня за шею. Не знаю, но я — после стольких месяцев воздержания — не испытывал дикого возбуждения. Мне просто было приятно. Мне, наверно, было бы менее приятно, если бы она залезла ко мне в ширинку и начала сосать член. Ей, кажется, точно нравился этот бессмысленный разговор, совершенно ни к чему начавшийся и черт знает чем намыливавшийся закончиться. Тут, конечно, вписалась и моя «модельная внешность», как выражалась Олеся.
Время, за которое платят, имеет обыкновение истекать очень быстро. Время продажнее любой девки. Я-то хорошо знал. Потому на четвертой стопке я сказал:
— Вот что, Алла. У меня есть для тебя калым. Внакладе не останешься, я обещаю. Заработаешь, и этому уроду-сутеру с конторой не надо будет отстегивать. У нас есть еще примерно десять минут. У тебя есть здесь, на аллейке, хорошая подруга?
— Подруг не бывает, — помрачнела она.
— Ну… допустим. А, скажем…
