могло дать хотя бы малейший повод для натуралистического толкования', Фуко будет пытаться впоследствии освободиться. Это будет делаться как косвенно - в форме критики герменевтической установки на 'выслушивание истины', на 'поиск тайных смыслов' и на 'разведывание глубин' (как это можно видеть в Порядке дискурса или в работе 'Ницше, Фрейд, Маркс'), так и прямо.
_______
22 Это и 'изначальность' опыта безумия, и абсолютизация идеи 'предела' и 'опыта трансгрессии', яркий пример которой находим в 'Предисловии к трансгрессии' (1963). В этой работе идея 'предела' сопрягается с утверждением о 'смерти Бога' - событии, как считает Фуко, конститутивном для всей современной культуры. Смерть Бога конституирует 'постоянное пространство нашего опыта' в силу того, что 'лишает наше существование предела Беспредельного' и заставляет это наше существование обнаружить 'свою собственную конечность' и 'беспредельное господство Предела', в силу того также, что употребление самого слова 'Бог' - слова, 'которое по ту сторону всех вообще слов', - ставит 'нас перед пределами любого возможного языка' (Dits et ecrits, t.I, pp.235-236). В этом контексте и 'вырисовывается особый опыт - опыт трансгрессии. Быть может, однажды этот опыт выступит столь же решающим для нашей культуры, столь же зарытым в ее недрах, сколь в недавнем прошлом для диалектической мысли был опыт противоречия. Но, несмотря на множество разрозненных знаков, еще только предстоит - почти полностью - родиться тому языку, где трансгрессия найдет свое пространство и свое озаренное бытие' (ibid.).
'Речь не идет о том, - пишет он в Археологии знания, развертывая свое представление о дискурсе и об археологии как методе его анализа, - чтобы пытаться реконструировать то, чем могло бы быть безумие само по себе - безумие, как оно будто бы дается некоему опыту, первоначальному, основополагающему, смутному, едва артикулированному, а затем будто бы организуется (переводится, деформируется, переодевается и, быть может, подавляется) дискурсами [...]' (L'Archeolo-gie du savoir, p.64). И чтобы ни у кого уже не оставалось никаких сомнений, Фуко делает здесь сноску: 'Это написано против темы, в явном виде представленной в Истории безумия, присутствующей там во многих местах, особенно же - в 'Предисловии'' (ibid.). 'Предисловие' это, разумеется, из второго издания Истории безумия (1972 год) будет исключено23. Во многом именно в противовес представлению, что где-то за 'словами' существуют сами 'вещи' в своей 'изначальности', и будет в конце 60-х годов развертываться понятие дискурса, которое соотносится с анализом, имеющим дело не с отношениями между 'словами' и 'вещами' ('языком' и 'реальностью', 'понятийным описанием' и 'живым опытом'), но с правилами, определяющими режим существования объектов: 'Задача состоит не в том - уже не в том, - чтобы рассматривать дискурсы как совокупности знаков (то есть означающих элементов, которые отсылают к содержаниям или к представлениям), но в том, чтобы рассматривать их как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят' (L'Archeologie du savoir, рр.66-67).
__________
23 Эта тема 'преодоленного натурализма' будет впоследствии возникать еще не раз. Так, в беседе 1977 года ('Нет - сексу-королю') Фуко соглашается со своим собеседником в том, что в Воле к знанию произошел явный разрыв 'с диффузным натурализмом, который неотступно преследовал' его предыдущие книги. Фуко соглашается с этим и уточняет: 'То, что Вы называете 'натурализмом'', означает, я полагаю, две вещи. Во-первых, определенную теорию или идею, что под властью, ее насилиями и ее ухищрениями можно обнаружить сами вещи в их первозданной жизни: за стенами лечебницы спонтанность безумия, позади системы уголовного права - благородный жар правонарушения, под сексуальным запретом - свежесть желания. А кроме того, 'натурализм' означает определенный эстетико-моральный выбор: власть - это плохо, уродливо, убого, бесплодно, монотонно, безжизненно, а то, на что она направлена, - это хорошо, значительно, обильно' (Dits et ecrits, t.III, рр.264-265).
Что же касается идеи 'преступания границ' - границ, возникающих в силу того, что 'культура полагает о-пределивающие ее различия', границ, внешняя сторона которых (знаменитое 'по ту сторону'!) населена в не меньшей степени, чем внутренняя, границ подвижных и изменчивых, индуцирующих появление 'опытов-пределов', то есть попыток их преступить, границ, наконец, которые наличная конфигурация разума стремится зафиксировать и удержать, но которые, тем не менее, и оказываются местом, где мысль только и может развертываться, - эта идея 'трансгрессии' навсегда останется в центре философских поисков Фуко. И если в первой половине 60-х годов наибольший интерес для него представляют опыты преступания этих границ внутри практик языка, то чем дальше, тем больше внимание Фуко будет фокусироваться на самой работе мысли (по засеканию и преодолению этих границ), другими словами на работе мысли над самой собой,- на том пространстве, где возможны 'опыты-пределы'.
'Установка-предел'
...для критической работы... требуется...
работа над нашими границами, а это означает
- тяжкий терпеливый труд, дающий форму
нетерпению свободы.
Фуко
Так конституируется пространство мысли и действия, в котором есть эпистемы, дискурсивные практики, диспозитивы, но нет человека - человека, который мыслился бы в универсальной форме 'субъекта': кладущего основания, дающего смысл, суверенно отправляющего власть. Через соотнесение с этим 'бессубъектным' пространством Фуко характеризует и метод своей работы - 'археологический', или - что для него в это время то же самое - 'генеалогический' анализ24: 'генеалогия - говорит Фуко в беседе 1977 года,- это форма истории, которая должна была бы давать отчет в том, что касается конституирования знаний, дискурсов, областей объектов и так далее, без того, чтобы апеллировать к некоему субъекту - будь то трансцендентальному по отношению к полю событий или перемещающемуся в своей пустой самотождественности вдоль истории' (Dits etecrits, t.III, p. 147).
Это та самая 'бессубъектность', которая после Слов и вещей получила известность в виде тезиса о 'смерти человека', исчезновении или растворении человека, и которая сформировала вполне определенный и устойчивый образ Фуко-философа - философа, в творчестве которого нет места субъекту, который если и говорит о субъекте, то всегда только как о 'сделанном субъекте' (assujetti), не более чем точке приложения техник, нормативных дисциплин, но никогда - как о суверенном субъекте. Именно об этом штампе восприятия Фуко напоминает ему его собеседник еще в 1984 году, в одной из последних бесед (Dits ec ecrits, t.IV,p.732).
__________
24 В 70-е годы выражения 'археологический анализ' и 'генеалогический анализ' Фуко употреблял по сути дела как синонимы, что он неоднократно отмечал и сам, однако в последних работах он все более последовательно пытается их различить (скажем, в публикуемом здесь 'Введении' к Использованию удовольствий и особенно - в тексте о Канте).
И это при том, что уже сами названия работ Фуко в последние годы жизни: 'Субъективность и истина' ('Sub-jectivite et verite'), 'Герменевтика субъекта' ('L'hermeneu-tique du sujet'), 'Выписывание себя' ('L'ecriture de soi'), 'Использование удовольствий и техники себя' ('Usage des plaisirs et techniques de soi'), 'Этика заботы о себе как практика свободы' ('L'ethique du souci de soi comme pratique de la liberte') - дали повод для появления на страницах периодических изданий броских заголовков (вроде известного 'Возвращения морали'25) или сенсационного утверждения, что в философию Фуко вернулось 'этическое' и
