конструкцию снизу. А то брезент раздует, и он закроет мне обзор.
Порядок. Я ведь не быстро поеду.
Прохожу на кухню и пишу записку для Джейка. Прошу прощения за то, что наврал про защитный шлем и дополнительные занятия (по горло я сыт этими занятиями) и про то, что не поднимусь в воздух без пятидесяти часов налета с инструктором и осмотра дельтаплана экспертами, и про всякую другую ерунду, которую я обещал сделать и не сделал. Заверяю, что буду максимально осторожным и что постараюсь вернуться. Хотя гарантий, конечно, никаких.
Если по какой-то причине он, и Мона, и дети больше меня не увидят, пусть знают: я их всех люблю и очень благодарен им за все, что они для меня сделали.
Если вернусь, перееду к Митчу, и вовсе не потому, что я неблагодарная скотина. Просто мы с Митчем особенно нужны друг другу. Мы как две крапленые карты в колоде у шулера, которые только и могут составить нужную комбинацию.
Если что-то случится, свой грузовик Джейк найдет у обрыва на берегу моря, где кончается проселочная дорога. Ключи я оставлю в магнитном держателе под рулем. До обрыва он может добраться на машине Моны или на велосипеде. Даже пешком можно дойти, это недалеко — всего несколько миль.
Возвращаюсь к машине. Вокруг тишина, в доме — ни огонька. Снимаю грузовик с ручника. Машина тихонько выкатывается на улицу. У перекрестка включаю зажигание. Двигатель сразу схватывает. Включаю фары и еду. Каких-то десять миль в час, но ведь еду же.
Так вот что значит быть хозяином самому себе.
Надо привыкать.
Я уже подъезжаю к обрыву, когда понимаю, что допустил тактическую ошибку. Ведь грузовик-то — Джейка. И кроме прав у меня появилась также масса обязанностей. Ладно, с одной стороны, я наврал Митчу, наврал Джейку и Моне. Я собираюсь совершить нечто, что идет вразрез с их желаниями. Но это — мое. А я — ничей.
А вот машина принадлежит Джейку. Это совсем другое дело.
Чужое брать нельзя.
План следует исправить.
Снимаю с машины дельтаплан. Он легкий, но очень уж громоздкий. Надо найти центр тяжести, что даже при небольшом ветерке не так просто. Привязываю планер к телефонному столбу и опять укутываю брезентом. Когда вернусь, он будет на месте, если только его никто не украдет. Только как следует закрепить брезент, чтобы ветер не унес.
Сажусь на корточки у края обрыва и гляжу на темный океан. И на звезды.
Интересно, а звезды меня видят?
До железнодорожного переезда у меня за спиной миля с небольшим. Слышен шум поезда и звоночек у шлагбаума. Бросаю взгляд назад и жду, пока все стихнет. Поезд пассажирский. Серебристые вагоны так и сверкают в лунном свете. Может, кто-то из пассажиров не спит и перед его глазами в ясной ночи промелькнул образ обретшего свободу восемнадцатилетнего юноши? Кто он, этот юноша? Что ему здесь надо? И что это за огромный тюк у телефонного столба?
Без тюка не обойтись. А жалко. Хорошо бы уметь летать самому. Иногда мне кажется, у меня бы получилось. Достаточно раскинуть руки, оттолкнуться от края обрыва и полететь к звезде. Той самой, единственной, яркой-яркой.
Но сперва надо отогнать домой машину Джейка.
ЛЕОНАРД, 5 лет
Кесарю — кесарево
В тот день, когда я пошел в детский сад, все изменилось.
Я стою у окна в моей новой группе и смотрю вслед Митчу. Он уходит все дальше и дальше по улице. Мне кажется, я сейчас заплачу. Но стоит мне подумать о Перл, как печаль проходит. Не сразу, конечно.
Другой мальчик успел наплакаться вдоволь. А воспитательница вдоволь над ним наглумилась. Запихнула его в гардероб, и этак комната сразу стала «комнатой плача». Хотя там висела одежда. И до этого висела, и после. Воспитательница сказала — когда реветь перестанет, значит, подрос. И может играть с большими детьми, то есть с нами.
Я решил не плакать никогда.
Воспитательница дает нам бусины. Их надо нанизать на нить. Девочка рядом со мной берет сразу три бусинки одного цвета и продевает через них леску. Интересно, кто ее научил? Ведь вряд ли она уже родилась такая. Я-то беру разные цвета, те, которые, по-моему, подходят друг к другу. Чтобы получилось похоже на Перл.
Воспитательница тенью возникает у нас за спиной и говорит моей соседке, что та все сделала «правильно». А у меня разные цвета «без склада, без лада».
— Чушь, — отвечаю. — Мура. Если есть правило, вы должны были нам сказать заранее. А то появляетесь, когда уже все сделано, и говорите, что цвета надо подбирать по правилам.
Как она только смеет называть Перл «без склада, без лада»?
— Это моя группа! — кричит она. — Ты не имеешь права со мной так разговаривать. Кто это тебя научил?
— Перл. Только что. — И я показываю на то место, где видел Перл. На бусины то есть.
Меня отправляют к директору. Звонят Митчу. Хорошо, что он еще в офисе. Ему велят немедленно забрать меня домой. На весь сегодняшний день. Вот так: я тут всего ничего, и меня уже временно исключили.
Я сижу на скамейке у кабинета директора и жду Митча. Перл покалывает меня под ложечкой.
Приходит Митч, берет меня за руку и хочет переговорить с воспитательницей. С ее группой остается директор, а сама она выходит к нам с таким видом, словно все вокруг принадлежит ей. Смотрит на Митча, потом на меня. На Митча — на меня. Как будто пытается что-то уразуметь.
— В чем проблема? — спрашивает Митч.
— Проблема в том, — она говорит медленно и раздельно, как актриса на сцене, — что этот маленький мальчик грубит, говорит гадкие слова и настроен враждебно.
Лицо у Митча слегка обалделое. Впечатление, что его внезапно спихнули в воду.
— Вот этот мальчик, — четко произносит воспитательница. — Этот самый. К тому же он достаточно большой, так что пора бы избавиться от воображаемого партнера для игр. Верно?
Митч так и остается с разинутым ртом. А воспитательница уплывает обратно в группу.
Мы выходим на улицу, держась за руки.
— Завтра мне опять идти сюда, Митч? — спрашиваю я, как только за нами захлопывается дверь.
— Да, к сожалению. Что случилось-то, Леонард?
— Это все ерунда, — говорю. — Полная мура. А она не права. Во всем не права.
— Ладно. — Мы стоим у перехода через улицу. Светофор сегодня почему-то не работает. — Вот тебе стратегия на завтра.
— Что такое стратегия?
— План. Что бы ты ей ни сказал, она в собственных глазах всегда будет права. Всегда. Чем больше ты будешь стараться ее убедить, тем тяжелее тебе придется. Так что сознавай ее неправоту про себя и помалкивай. Попробуй хотя бы.
— Хорошо, — говорю. — Я попробую. А чего это она так на нас смотрела?
— Наверное, пыталась понять, как это меня угораздило стать твоим папой.
— А что в этом такого?
— Просто у тебя азиатские черты, и не только азиатские. А я на тебя совсем не похож.
— Чепуха. Ты запросто можешь быть моим папой. Если мы оба захотим.
