Воропаев усмехнулся. Виновато и в то же время печально.
– Что вам сказать? Вы сами все понимаете… Чистеньких в подобной ситуации быть не может. Вопрос лишь в том, кто какие цели преследовал. Малое кровопролитие остановило большое. Это благо. Но оно не перестает быть кровопролитием. Злом. Добро и зло всегда перемешаны.
– А президент знал об этом? – Семенков еще раз показал газету.
Воропаев лениво покачал головой.
– Нет. Но что это меняет?
В самом деле, что это меняло? Ничего.
Мало-помалу противостояние в обществе спало, все успокоилось, появилась новая забота – большая страна втянулась в предвыборную кампанию. Семенков начал ездить по разным партийным съездам, конференциям, совещаниям, выслушивать планы победы, обещания избирателям и писать обо всем этом справки.
Тем временем в Кремле опять вспомнили про ремонт старого здания. Мол, двести лет простояло с тех пор, как поставил его архитектор Матвей Казаков, пора обновить старые стены. Опять замаячило предстоящее великое переселение, которое пугало сотрудников.
И тут Семенкову опять приснилась Надежда Аллилуева.
Он шел по коридору, который все не кончался. Он ждал, когда появится женщина в смешном белом платье, с темными волосами, собранными на затылке в пучок. Но не видел ее. Мимо плыли незнакомые ненужные двери, путанные повороты, неизвестно куда ведущие ответвления. Беспокойство охватило его: он заблудился? Туда ли он идет? И вдруг – дверь. Другая, не похожая на прежние. Он открывает ее. Та самая комната с высоким потолком и большой кроватью. Надя за столиком. Она поднимается, бросается ему навстречу. В темных глазах – радость. Михаил обнимает ее, прижимает к себе.
– Я так долго ждала тебя, – шепчет она.
И вновь тонкие пальцы расстегивают пуговицы на груди. Падает на пол платье, затем белый лифчик, трусы. Вновь он видит упругие груди, темный островок под выпуклостью живота. Она ложится на кровать.
Его одежда падает рядом с ее одеждой. Он ложится подле нее, тесно обнимает. Покрывает поцелуями лицо. Она отвечает ему с неистовой страстью. Их губы соединяются. Но в тот момент, когда он хочет слиться с ней в одно целое, раздается плачь маленького ребенка. Михаил замирает.
– Кто это? – удивленно спрашивает он.
– Света, – ласково произносит Надежда. – Твоя дочь.
Маленькая девочка сидит в старомодной кроватке, трет кулачками глаза и хнычет, скорее обиженно, чем требовательно.
– Подожди. – Надя освобождается от его объятий, встает, подходит к дочке. Он смотрит на обнаженную женщину, склонившуюся над кроваткой, на ребенка. Он думает, что это счастье. И… просыпается.
Он лежал и размышлял о странном видении, посетившем его. Опять Надежда. И опять не получилось. Но она сказала, что девочка – его дочь. Значит, когда-то он смог. Успел. Он – отец Светланы Аллилуевой. Он, Михаил Семенков! Охренеть можно. Тронуться. Ну и поворот.
Почему такое приснилось ему? Что за этим стоит? Ему не верилось, что это чистая случайность. Но почему? По-че-му!? Он не знал ответа. Он лишь угадывал некую связь между видением, тем, что работал в старом здании, и грядущим ремонтом.
Первым переехал в соседний корпус президент. Потом – особо приближенные помощники. Готовились остальные сотрудники. А в дальней части здания уже появились рабочие в спецовках. Семенкова не интересовало, чем они занимались. Но как-то он услышал от Кривенко, что разбирают кабинет Сталина и вроде бы после ремонта восстанавливать не собираются.
– Здесь был кабинет Сталина? – удивился Михаил.
– А где же еще? В этом здании. На втором этаже. Во-он там. – Сергей Владимирович был доволен. – Это правильно, – доказывал он. – Зачем кабинет тирана сохранять? Надо изгнать отсюда прошлое.
Любопытство шевельнулось в Семенкове. Через пару часов он, воспользовавшись паузой, отправился в ту часть дома, где, по рассказам Кривенко, в прошлом располагался кабинет Сталина.
Двери, которым положено было быть закрытыми, оказались распахнуты. Семенков заглянул внутрь. Пусто. И неуютно. Он прошел одну не слишком большую комнату, единственное окно которой выходило во внутренний двор, потом другую, тоже не слишком большую, с окном на Арсенал, и оказался в зале, пустом, без люстр, без мебели – только деревянные панели в человеческий рост, которые обегали все стены. Такие, но более красивые, были в кабинете начальника Семенкова.
Пожилой мужчина в спецовке возился на полу. Семенков поздоровался. Глянув на него мельком, тот кивнул в ответ.
– Здесь и был кабинет Сталина? – Семенкову почудилось, будто голос вязнет с пустоте зала.
На этот раз мужчина посмотрел на него внимательно, словно прицениваясь, а стоит ли вообще отвечать, но потом хмуро проговорил:
– Здесь. Скоро от него ничего не останется, от кабинета. И от дома – тоже. Перекроят все на современный лад – и никакой истории.
Семенкову лень было приставать в нему с вопросами: почему ничего не останется от дома? Как его перекроят? Недоволен человек, и пусть. Он уже собрался уходить, как вдруг мужчина заговорил:
– Здание историческое. Архитектор Казаков построил по заданию Екатерины Второй. Еще в позапрошлом веке. Оно особого отношения требует. А тут – все внутри на современный лад переделать! Здесь Сенат заседал. Екатериненский зал видели? Прелесть какая! Разве сейчас есть мастера, чтобы такое повторить? – Мужчина опять замолчал.
Что он там делал, этот пожилой человек, Семенкова не интересовало. Похоже, снимал электропроводку. Но вид его был занятен: не только лицо, вся фигура подчеркивала яростное несогласие с тем, что должно было здесь произойти в ближайшем будущем. Семенкову стало смешно. И на него порой накатывало плохое настроение. Но даже в такие периоды ему лень было ворчать. Человек в спецовке был другой породы. «Сейчас он опять заговорит», – подумал Семенков и оказался прав.
– Что с того, что тиран был? – нарушил тишину глуховатый голос. – Разве потомкам не интересно будет увидеть, откуда он громадной страной управлял? Это же эпоха. Посмотрите, как все было сделано. – Он указал на стенку. – Сейчас говорят: дизайнеры. Это раньше настоящие дизайнеры были, хотя слова такого не знали. А сейчас не дизайнеры, а… сапожники. – Он бросил свою работу, хотя и остался сидеть на полу. – Вот, смотрите, какие здесь панели. Соответственно, и мебель делали – столы, стулья, шкафы. В каждом кабинете свой сорт дерева, свой стиль. У Калинина была карельская береза, у Берии – темной дерево, у Сталина – светлое. Даже люстры делали под кабинет. Сейчас везде повесили одинаковые люстры. Обращали внимание? Так себе люстры. А раньше в каждом кабинете свои были. Под интерьер. Настольные приборы – и те были свои. Уникальные. Из камня, из бронзы. Потом, при Хрущеве, многое расколотили. Красивые чернильницы кувалдами били. Чтобы никто не забрал себе. Тоже прошлое уничтожали… Паркет родной, еще с тридцатых годов. А как новенький. Не скрипит. Панели деревянные, которыми кабинет и комната отдыха отделаны, тоже как новые. Теперь кто-нибудь из начальства себе на дачу заберет. – Он безнадежно махнул рукой.
И тут Михаил не выдержал, спросил заговорщическим голосом:
– А привидения здесь водятся?
Мужчина поднял глаза, улыбнулся легко и устало.
– Разное говорят. Сам не видел… – Он вдруг смутился, как-то совсем по-детски. Потом проговорил. – Хотя было один раз. Давно. В подвале. Что-то вроде силуэта. Я не понял, на кого он был похож.
– Но это был силуэт мужчины? Или женщины?
– Я, честно говоря, тогда испугался, – перешел на доверительный тон мужчина. – Может быть, и женщины…
Женщины. В этом Семенков не сомневался.
Позже он шел по длинному коридору с высоким сводчатым потолком и размышлял о том, сколь богата история этого дома, и что недавние бурные события осени тоже стали частью этой истории, хотя еще трудно их так воспринимать. И то, что происходило сегодня, и только что состоявшийся разговор – уже история. Она едина и нерасчленима. Все в ней важно. Связано между собой. «Зря здесь все переделают, –
