списка людей на фронт не отправляли. Их забрасывали за фронт. И не в составе подразделений, а поодиночке, в крайнем случае – маленькими группами.
Личные достоинства этих людей, их знания, опыт позволяли использовать их в условиях сложной и весьма специфической работы.
Танкисты, летчики, другие военные специалисты были нужны Родине после 22 июня 1941 года отнюдь не в меньшей степени, чем разведчики. Но научить человека водить танк или управлять самолетом все-таки легче, чем сделать его своим солдатом в стане врагов.
Почти год… Долгие, томительные месяцы ожидания в бездействии (хотя и не в безделье). Рапорт за рапортом – и отказ за отказом. Он бродил часами но городу и стыдился собственной молодости и здоровья – мужчин его возраста в то время в столице можно было встретить лишь в военной форме или на костылях. Николай поймал себя как-то на мысли, что боится присесть в трамвае на свободное место, чтобы избежать укоризненных, а то и презрительных взглядов всего вагона.
Уже воевал младший брат Виктор, а он, старший, все еще топтал асфальт московских улиц.
Москва… Кто был в столице в первую военную осень, никогда не забудет ее сурового нового облика. Перекрещенные бумажными полосами окна квартир, заложенные мешками с песком витрины магазинов, серебристо-тусклые колбасы аэростатов в ночном небе, белые стрелы на стенах домов с надписью: «Бомбоубежище», счетверенные зенитные пулеметы на крышах.
Почти каждую ночь надсадно завывали сирены воздушной тревоги, вонзались в черноту беспощадные дымящиеся лучи прожекторов, яростно и неумолчно рвали воздух зенитки, осыпая мостовые дождем тяжелых стальных осколков с зазубренными краями. И каждое утро дворничихи заливали доверху водой бочки на чердаках всех домов в городе. Еще до дворничих немногочисленные оставшиеся в городе мальчишки (спешить им было некуда – школы в ту зиму не работали) выбирали со дна бочек блестящие черные стабилизаторы и обгорелые корпуса немецких зажигалок. Ребята постарше их тушили во время налетов.
И все же, невзирая на бомбардировки, нехватку продовольствия, несмотря на то, что враг стоял еще в какой-то сотне километров от стен города, Москва жила и работала. Каждое утро переполненные трамваи и автобусы развозили тысячи москвичей по фабрикам и заводам, в классных комнатах, превращенных в госпитальные палаты, склонялись над ранеными врачи, на пустырях вчерашние девятиклассники изучали трехлинейки и ползали по-пластунски. И совсем почти как до войны заполнялись но вечерам театральные и концертные залы, на экранах кинотеатров шли «Боевые киносборники» и довоенная комедия «Сердца четырех».
Николай Кузнецов жил жизнью этого города и… по-прежнему посылал рапорт за рапортом начальникам всех рангов и степеней. Вот текст последнего из них:
«…Я, как всякий советский человек, в момент, когда решается вопрос о существовании нашего государства и нас самих, горю желанием принести пользу моей Родине. Бесконечное ожидание (почти год!) при сознании того, что я, безусловно, имею в себе силы и способность принести существенную пользу моей Родине, страшно угнетает меня. Как русский человек, я имею право требовать дать мне возможность принести пользу моему Отечеству в борьбе против злейшего врага. Дальнейшее пребывание в бездействии я считаю преступным перед моей совестью и Родиной.
Прошу довести до сведения руководства этот рапорт…
Я вполне отдаю себе отчет в том, что очень вероятна возможность моей гибели при выполнении заданий разведки, но смело пойду в тыл врага, так как сознание правоты нашего дела вселяет в меня великую силу и уверенность в конечной победе. Это сознание даст мне силу выполнить мой долг перед Родиной до конца».
Когда Кузнецова вызвали к одному из руководителей разведки, он думал, что обязан этому убедительности своего письма. Но дело обстояло, конечно, иначе: дошла очередь и до него.
Кузнецов был почти уверен, что именно для такого разговора его сегодня и пригласили, но все же лишь давно ставшая второй натурой выдержка помогла ему совладать с радостью. Он поблагодарил за доверие, вопросов никаких задавать не стал, понимая, что его и так ознакомят с заданием во всех деталях.
За прошедшие месяцы была успешно освоена новая форма работы во вражеском тылу с использованием небольших, специально подготовленных и возглавляемых чекистами партизанских групп. Некоторые из них специализировались, к примеру, в диверсиях на железной дороге, другие – в сборе военной информации. Работали они чрезвычайно плодотворно, потому что действовали в тесном контакте с местным населением, – иными словами, при активной поддержке советских людей, оставшихся по разным причинам на оккупированной территории. Обычные методы фашистской контрразведки и карателей против таких отрядов оказывались малоэффективными.
Командование решило включить Кузнецова в состав одного из таких отрядов, который должен был действовать во вражеском тылу, поблизости от какого-либо важного административного центра. Его функции были особого рода… Ему предстояло работать непосредственно в городе, причем в мундире офицера гитлеровской армии.
Внедрить Кузнецова в какое-нибудь военное учреждение немцев в таком качестве в те сроки, какими располагало командование, практически было невозможно, поэтому он должен был находиться на одном месте не постоянно, а как бы наезжать. Обоснованием таких визитов сейчас как раз и занимались чекисты, которые разрабатывали его будущую легенду.
О его роли в отряде не должен был знать никто, кроме, конечно, непосредственных командиров и тех разведчиков, которые будут работать в контакте с ним. В списке бойцов он будет числиться под псевдонимом. Отныне он становился Николаем Васильевичем Грачевым.
В заключение Кузнецова спросили, согласен ли он и в состоянии ли выполнить это задание?
Кузнецов задумался. Нет, он не собирался отказываться от сделанного ему предложения,
