Дневник заштатной звезды

ресницы. Мими выглядела осунувшейся старухой – просто вылитая Мэгги Мэй. [8] В лучах утреннего солнца ее возраст стал еще заметнее.

Поставив чашку на тумбочку у кровати, Мими скрылась в ванной. Ситуация складывалась, мягко говоря, неловкая. И как из нее выкручиваться? На мой взгляд, у меня было три варианта:

Вариант № 1: «Это была незабываемая ночь, надо как-нибудь обязательно повторить», когда обе стороны относятся ко всему случившемуся совершенно спокойно. Раскуривают сигаретку на двоих, обсуждают прелести вчерашнего секса и открыто говорят о фантазиях, которые им хотелось бы воплотить в будущем.

Вариант № 2: «Давай сделаем вид, что ничего не было», когда обе стороны мило болтают о погоде и экономической ситуации в стране. То есть о чем угодно, лишь бы избежать упоминаний о том, что еще четыре часа назад эти двое спаривались, словно антилопы гну в сезон случки.

Вариант № 3: «Типично мужской», когда одна из сторон (Мими) принимает душ, а другая сторона (я) улепетывает из комнаты со всех ног, не сказав ни слова на прощанье.

Думаю, вы без труда догадались, какой из вариантов выбрал я.

Направившись прямиком в театр, я заперся в гримерной и просидел взаперти до начала спектакля, покидая свое убежище лишь во время тех сцен, где требовалось мое участие.

Весь остаток дня от меня несло скисшими сливками.

Так или иначе, но мне благополучно удалось избежать встречи с Мими. По окончании второго спектакля я уже знал, что она поджидает меня на улице у служебного входа, а потому покинул здание через окно гримерной (термин «гримерная» я здесь использую в весьма широком смысле; гораздо уместнее было бы сказать «чулан»). Вообще-то, гримерная находится на третьем этаже, так что спасаться пришлось, съезжая по водосточной трубе. Сам знаю, это уже перебор, но я бы просто не смог посмотреть ей в глаза.

Я сразу рванул в паб, где влил в себя шесть пинт подряд, но даже это не помогло: образы вчерашних событий ни в какую не хотели вылезать из головы. Я чувствовал, что по городу уже ползут сплетни. Какой- то остряк поставил старый хит Мими «Я папина дочурка», и все вокруг подхватили, изменяя рефрен на «Я твой, Мими, мальчонка». Кое-кто даже завыл. То ли потому, что песня и в самом деле такая ужасная? Или кто-то что-то слышал вчера вечером? А когда мне показалось, что кто-то еще и замычал, я решил, что превращаюсь в параноика, поймал такси и поехал в гостиницу. Когда такси проезжало мимо театра, Мими все еще ждала у служебного входа. Вид у нее был такой, словно все это время она плакала.

Я поступил вполне пристойно, спрятавшись на заднем сиденье.

31 января

Мы с Пиппой мчимся в ее спортивной машине с откинутым верхом. Мы громко смеемся, и ветер развевает ее длинные светлые волосы. Неожиданно машина теряет управление – виляет в сторону, цепляет колесом бордюр и переворачивается в воздухе – как раз в тот момент, когда мы сливаемся в страстном поцелуе. Крушение неизбежно. В момент удара грудь Пиппы превращается в две огромные подушки безопасности, которые взрываются мне прямо в лицо, обволакивая все тело. Я задыхаюсь.

Из поврежденного бака хлещет бензин.

Посреди груды искореженного металла Пиппа сидит на мне верхом: она занимается со мной любовью, движения ее тела медленны и ритмичны. Она улыбается, а ее рука щелчком откидывает крышку с зажигалки «Зиппо». Бензин вспыхивает, огненный шар охватывает нас со всех сторон.

Я вижу ад.

Но теперь на мне уже не Пиппа, а мерзкая, сморщенная, старая карга: наполовину Мими Лоусон, наполовину Эдвина Карри. Извиваясь, старуха корчится, движения становятся все быстрее. Она кричит, лает, хрюкает, мычит, а в момент оргазма отбрасывает голову назад, издает пронзительный визг – и превращается в Рикардо Манчини.

Я просыпаюсь весь в поту.

Сегодня последний день пантомимы. В театре меня ждала записка: «Не избегай меня, Саймон».

Почерк напоминал детские каракули. В голове промелькнул образ Гленн Клоуз из «Рокового влечения».

Я тут же решил, что достойнее всего будет отвергнуть Мими при помощи «старого доброго заклинания Питерса»:

«Мими, ты красивая и талантливая женщина, и я никогда не забуду вечер, что мы провели вместе. Мы пережили нечто особенное, нечто необыкновенное, и никто не сможет отнять этого у нас. Мне ужасно жаль – скажу больше, мое сердце разрывается на части, – что именно в этот момент нашей жизни провидению угодно, чтобы мы расстались. Я всегда буду помнить то, что между нами было; ты навечно останешься в моем сердце; и у нас всегда будет наш Гримсби».

Разумеется, ничего такого я не сделал. Я прикинул: «Завтра уже домой, никаких больше пантомим и никаких Мими Лоусон. И если удастся избежать встречи в ближайшие десять часов, то можно считать, я легко отделался».

У пантомимщиков есть одна старая традиция: во время прощального спектакля устраивать друг другу всякие розыгрыши. Иногда по-настоящему уморительные, иногда нескромные, а иногда это просто откровенная чушь. Самый удачный из сегодняшних пришелся на долю Манки-Манчини. Тот был весь поглощен исполнением своего соло «Я повелеваю тебе!» (из мюзикла «Моисей»), когда Ссыкун, Серун и Трахун выскочили на сцену у него за спиной, с двумя полными ведрами воды каждый. Серун взобрался на плечи Трахуну, а Ссыкун передавал ему воду. Манки был так увлечен, позируя перед зрителями, что понятия не имел о происходящем сзади. И вот, когда он дошел до строчки «Пусть ветер задует, пусть ливень прольется», Серун именно так и сделал: шесть больших ведер вылились прямо на голову Манчини. Я наблюдал из-за кулис (слева от сцены, зная, что следующий выход Мими будет справа) и должен сказать, шутка удалась на славу. Манки был вне себя от ярости. Оркестранты даже встали, устроив Серуну, Трахуну и Ссыкуну бурную овацию. Думаю, я радовался бы больше, если б не одно «но»: всякий раз, когда я смотрел на Манки, в голову невольно лезли воспоминания о вчерашнем сне и сразу становилось как-то не по себе.

По окончании спектакля все принялись обниматься, хлопать друг друга по плечу и обмениваться телефонами, обещая не пропадать. Разумеется, ничего этого не будет – просто так принято.

Мими нигде не было видно, так что я тихонько улизнул в свой чулан-гримерную, собрал пожитки, прокрался на улицу через служебный вход и принялся загружать багажник. Должен признать, у меня не автомобиль, а настоящая развалина. Я зову его «Ринго», поскольку это старый «жук»,[9] давно свое отслуживший. Предыдущий хозяин размалевал его под машинку Нодди,[10] а перекрасить у меня все как-то руки не доходят. Кузов – желтый, арки колес – голубые, крыша – красная. Мне нравится думать, что у моего автомобиля свой характер. К несчастью, стоит мне выехать куда-нибудь дальше, чем на двадцать миль, он неминуемо ломается, и приходится вызывать ребят из «Ассоциации автомобилистов». По-моему, я самый нелюбимый из всех их клиентов. Они даже регулярно звонят мне: интересуются, не собираюсь ли я куда ехать, и говорят, что обязательно пошлют кого-нибудь туда же, чтобы быть наготове.

Я как раз упаковывал чемодан с гримом, когда почувствовал, как кто-то легонько постучал мне по спине.

«Мими», – с ужасом подумал я.

Это был момент, которого я так страшился. Первой мыслью было удрать отсюда как можно быстрее.