свое оружие в ход!
В половине шестого разъехались по домам на ужин. Мы с Очкариком мыли руки, когда во входную дверь постучали.
Идя к двери, тетушка крикнула мне:
— Чего же ты не открываешь, Ким?
— Да я намылил руки, тетя!
Она открыла дверь, и мы услышали ее удивленный возглас:
— Что случилось, дорогая моя? Мы с Очкариком переглянулись.
— Это Катя, — прошептал он.
Быстренько смыв мыло, мы бросились в прихожую. Там стояла тетя, прижав к себе Катю.
— Что произошло, Катя? — спросил я.
Ведь не прошло и десяти минут, как мы расстались. Тогда у нее было прекрасное настроение. Теперь же она всхлипывала.
Катя попробовала ответить, но не смогла. Вместо этого протянула мне листок бумаги. Присмотревшись, я разглядел лишь какие-то каракули. Ничего не поняв, передал листок Очкарику.
— Я этого не могу прочесть, Катя, — сказал я. Она всхлипнула громче. Моя тетя стояла рядом с ней и гладила ее по голове, стараясь успокоить.
Наконец, Катя вытерла слезы и попыталась даже улыбнуться.
— Извините меня, что я как сумасшедшая примчалась сюда, — сказала она моей тете. — Это все из-за того, что они забрали моего отца.
— Кто? — спросила тетя.
— Полиция. Когда я пришла домой, его уже не было. Отец написал мне лишь эту записку. Я… я забыла, что вы не сможете ее прочитать, так как она написана по-польски. В ней лишь сказано, что его пригласили на беседу и что он, вероятно, возвратится домой поздно. Он написал также, чтобы я его не дожидалась и ложилась спать.
— Что за идиоты! — воскликнул я в ярости. — Что это должно означать? Почему полиция не может оставить твоего отца в покое? Мы ведь видели, что они здесь шляются, но не говорили тебе об этом, чтобы зря не нервировать.
— Были ли это опять те же, что и летом? — спросила Катя.
— Нет, сейчас другие, их двое. Эрик, Очкарик и я на днях даже разговаривали с одним из них, и довольно дружески.
— Отец пишет, что речь идет о каких-то формальностях.
— Тогда тебе нечего так расстраиваться, — сказала моя тетя, успокаивая Катю.
— Да, это, конечно, глупо с моей стороны, — ответила Катя. — Но меня очень взволновало письмо.
Тетя пригласила девочку поужинать с нами, и та согласилась.
За столом глаза у Кати были еще покрасневшими, но нервничать она уже перестала. Действия полицейских страшно возмутили меня. Ведь эти чинуши могли бы подождать, пока Катя придет домой, или же допросить ее отца дома, как в прошлый раз.
О своем деле мы, естественно, не говорили. Дяде с тетей об этом знать было не обязательно.
— Вы все что-то плохо едите, — произнесла тетя.
— Я-то ем вовсю, — возразил дядя.
— Ну да, твой аппетит ничем не испортишь. Я имею в виду ребят. Почему вы ничего не едите? Невкусно, что ли?
— Да нет, спасибо, — ответил смущенно Очкарик. Замечание тети было справедливым: никому из нас кусок в горло не лез. У всех на уме было лишь одно: что же произойдет вечером?
— Может, вы в своей хижине наелись вдоволь шоколаду?
Я молча кивнул. Хотя это и не соответствовало действительности, было бы хуже, если б тетя подумала, что приготовленные ею кушанья нам не нравятся.
Часы отмерили четверть седьмого. Как же медленно тянется время! Выходит, до одиннадцати оставалось еще много времени.
Итак, в одиннадцать что-то должно произойти.
Но что?!
11
Луна этой ночью не светила. Она появилась было на короткое время, но затем небо заволокли густые темные тучи.
Море штормило. Волны шумно набегали на берег. Деревья в саду таинственного дома гнулись от ветра. Поднеся руку к глазам, я посмотрел на светящийся циферблат часов. Уже половина одиннадцатого. Было очень холодно, и я пожалел, что не прихватил с собой плащ.
Я лежал под окном дома, Очкарик и Катя притаились в кустах в конце сада, около деревянной лестницы, ведущей на пляж. С ними были и обе ракеты. Очкарик соорудил примитивные пусковые установки, с которых ракеты могли быть запущены горизонтально прямо над землей.
Эрик находился по другую сторону дома, наблюдая за дорогой и гаражом, в котором стояла автомашина. Но выехать оттуда она бы не могла: об этом позаботился Очкарик.
Мужчины были в доме. Я пытался заглянуть в окно, но шторы на этот раз были задернуты так плотно, что не осталось ни щелочки.
Я мог только слышать голоса. Мужчины разговаривали приглушенно, и в их интонациях чувствовались нервозность и напряженность. От шума ветра и моря разобрать слова было трудно.
А Ларсена так и не видно. Почему он ничего не предпринял?!
Я снова приложил ухо к окну и услышал, как один из мужчин сказал:
— А еще не рано?
— Нам нужно, во всяком случае, быть в полной готовности. Пожалуй, пойду наверх и установлю аппарат.
— Не забудь — короткие вспышки над самой водой и с большими интервалами. Сигналы начни подавать, как только увидишь их огни в море. Через полчаса они могут быть уже здесь.
— А может быть, и раньше. Как хочется, чтобы все поскорее закончилось. Один Господь Бог знает, как им удастся при таком шторме направить сюда шлюпку.
— Думаю, что они с этим справятся. Ведь мы-то свою задачу выполнили…
— Наше задание — довольно простое. Единственная трудность — как доставить его вниз по лестнице.
— Ну, это будет нетрудно, пока у меня есть вот эта штука!
— Но стрелять-то ты не станешь?
— Нет, если не будет особой необходимости. Людей, однако, он здорово запугивает… Дай-ка мне бинокль! Пойду посмотрю.
Я услышал, как один из мужчин поднялся и пошел наверх. Через несколько минут он подергал одно из окон второго этажа, пытаясь его открыть. При этом действовал в темноте, не зажигая света.
Согнувшись в три погибели, я побежал к Очкарику и Кате. За моей спиной послышался скрип открываемого окна.
— Что там происходит? — прошептал Очкарик и немного подвинулся, освобождая мне место возле себя.
— Послушай-ка, — ответил я, — с этим делом нам одним не справиться. Я только что подслушал разговор мужчин в доме. Один из них стоит сейчас у открытого окна второго этажа с биноклем. У него же прожектор, которым он подаст сигнал при появлении судна.
— Какого судна?
— Этого я не знаю. Но сюда должна подойти шлюпка. Да, у этих мужиков имеется револьвер. И, как
