— Чтобы поменьше народу тебя видело.
— А я бы сейчас с удовольствием пообщался с людьми.
— Да уж понятно. Поболтавшись-то по горам в одиночестве…
За этот день он и Ропшин, можно сказать, покорешились. Разведчик стал для Стольникова уже не Георгием Тимофеевичем и даже не Георгием, а просто Жорой.
Пятнистый, как камуфляжная форма, вертолет уже стоял на площадке. Подойдя к нему, Андрей оглянулся — перед ним лежал маленький, пустой в это раннее время городок. Он посмотрел на небо, на горы вдалеке, улыбнулся. Теперь он был человеком, умеющим расслабляться без стимуляторов и ценить каждое мгновение жизни.
— Надоели мы тебе. Но ничего, месяц пролетит быстро, вернешься в свою Москву, снова акклиматизируешься там. Вряд ли тебя в наши края еще потянет.
— Почему же? Приеду. Обязательно. И знаешь зачем? — Он грустно улыбнулся, вспомнив Юсупа. — Чтобы охранять Восток от Запада и Запад от Востока. Доступными мне средствами. Добиваться, чтобы они когда-нибудь встретились по-доброму…
Разведчик с недоумением смотрел на него. И Стольников опять улыбнулся — пусть спишет его фразу на журналистскую цветистость. Не объяснять же, что он цитирует слова афганского мальчика.
— A-а… ну, может быть и такой вариант, — вслух прореагировал Ропшин. — Не при нашей жизни…
Они остановились возле вертолета. Пилот сказал, что готов к вылету.
— Ну, всего наилучшего, Андрей. Тебя встретят, все объяснят.
— Как?! — оторопел Стольников. — Я думал, ты летишь со мной.
— Нет, Андрей, я сегодня другим бортом в Душанбе. Нужно вашу посылочку передать.
Достал из кармана золотую ручку Надир-шаха в прозрачном пакетике. Стольников взглянул на пустяковый предмет, из-за которого приключилось столько несчастий. Зачем ее украл Гароян? Какую ценность она могла представлять? Почему ручкой заинтересовались спецслужбы? Очень интересно. Но, наверно, спрашивать все-таки не стоит. Хотя внешне они подружились, но все-таки Ропшин — очень непростой человек, лучше держаться от него подальше.
Пилот открыл дверь салона вертолета, и они крепко пожали друг другу руки.
— Спасибо, Жора, счастливо оставаться. Только, пожалуйста, разыщите этого мальчишку Юсупа. Помнишь, я о нем говорил. Жалко его, он там совсем один, а ведь еще ребенок.
— Уже ищем, не сомневайся.
Однако Стольников сомневался. Он посмотрел в серые ропшинские глаза, пытаясь понять, что скрывается за этим взглядом: равнодушие или спокойствие сильного профессионала. Нет, не разобрать.
В этом неопределенном состоянии Стольников сел в вертолет, который тут же поднялся в воздух. И пока можно было разглядеть все уменьшающуюся фигуру Ропшина, тот прощально махал ему рукой.
Официально Аскеров был отстранен от должности начальника заставы, теперь у него был неопределенный статус и теперь увеличилось число вышестоящих по званию, чьи задания он должен был выполнять. Хорошо, что Клейменов был в курсе дел и не только не препятствовал, а всячески помогал Мансуру. Например, сегодня по его просьбе послал на встречу с афганским информатором.
Шестнадцатилетний Сафар оказался на редкость исполнительным парнем. Он без устали ходил по окрестностям, разговаривал с людьми и в конце концов наткнулся на военный палаточный лагерь, в котором, по его прикидкам, обретались сотни полторы боевиков. Уже по одежде было видно, до чего разношерстная публика собралась там: одни в камуфляжной форме, другие в драных халатах, третьи в спортивных костюмах. На головах — береты, чалмы, бейсболки. Все разбиты на группки, с каждой занимается инструктор.
Ранним утром оба почти в одно время прибыли на условленное место. Мансур добрался пешком, Сафар приплыл на резиновой камере, укрепил ее в зарослях камыша. Там они и беседовали, неторопливо жуя лепешки, которые принес Мансур.
— Наемники каждый день приезжают туда: пуштуны, панджабцы из Пакистана, много арабов, белые тоже есть. Всякие ящики им привозят. Моя двоюродная сестра однажды видела, как им привезли пушки. Ну и гранатометы, и минометы — все там есть.
— Что они сами говорят по поводу своего лагеря?
— Ничего. Они ни с кем не разговаривают. Местные в том лагере бывают редко, только когда им заказывают провиант. А так туда никого не пускают. Усиленные посты стоят.
— Значит, точно никто не знает, зачем они здесь?
— Насколько удалось узнать, боевики хотят сжечь одиннадцатую заставу. Отомстить за сына Сафар- Чулука.
Аскеров услышал то, что ожидал, — подтверждение своих подозрений. Сын Сафар-Чулука погиб на их участке, в стычке с наркокурьерами его застрелил Виктор Самоделко. Одиннадцатая застава тут ни при чем.
— Откуда же все знают, если никто из боевиков ничего не говорил? — спросил Мансур.
— Во всех духанах только об этом и разговоров. Наверное, кто-то случайно проболтался. Такое часто случается.
— Может, даже известно, когда они нападут?
— Чего не знаю, того не знаю. Сроков никто не называл.
— А ты можешь узнать?
Сафар с жалостливым видом поскреб затылок.
— Трудно, конечно. Если кто вопросы задает или ходит там, где нельзя, такого сразу к Селиму везут. Раньше Хаким мог пожалеть, а этот брат его — настоящий зверь. Сразу бьет, все равно кого — старого или молодого. Если на реке меня поймает, вообще шкуру сдерет. Поэтому точно обещать не могу.
— Хорошо. Не рискуй, но при случае постарайся. — Мансур встал и кивком указал на лежавший на берегу мешок, с которого Сафар давно не сводил глаз. — Бери, это тебе. Ты заслужил.
Поблагодарив капитана, обрадованный паренек проверил муку из мешка на вкус. Мансуру было приятно видеть, как тот жевал и приговаривал: «Хорошо, очень хорошо». Когда Сафар закончил «дегустацию», пограничник спросил:
— Собрал, наконец, калым?
— Ой нет. Еще полтора барана осталось.
— Как это — полтора? — удивился Мансур.
— Денег на полтора барана не хватает. Мы с отцом камыш пойдем собирать. Может, еще какую- нибудь работу найдем. Тогда до осени накоплю на калым. Невеста моя ждет. Плачет, но ждет. Говорит, лучше тайком убегу с тобой, чем за другого замуж пойду. Любит меня, очень любит, — расплылся в счастливой улыбке юноша.
— Ты бы тайно с ней убежал?
Лицо Сафара приняло богобоязненное выражение, исключающее всякую возможность грехопадения.
— Нет, капитан, как можно. Тогда ее отец проклянет, а если отец проклянет — Аллах накажет. Бежать нельзя, да и некуда. От Аллаха не убежишь. Вот у меня раньше в Кабуле жил старший брат, Омар. Его талибы убили, давно еще, в самом начале войны, — начал было парень, чтобы отвлечься от грустных воспоминаний, и осекся, перевел разговор на другую тему: — А ты, капитан, собрал свой калым?
— Тоже нет. Вот ведь какая незадача.
По огорченному лицу Сафара можно было догадаться, какая в душе его происходит сейчас внутренняя борьба. Наконец жертвенность взяла вверх, и он подвинул мешок с мукой Мансуру.
— Тогда возьми. Потом отдашь. Тебе много осталось?
Рассмеявшись, Аскеров подтолкнул мешок к парнишке.
— Так много, что эта мука меня не спасет.
Сафар понимающе покачал головой — как же он не догадался, что большой человек должен платить большой калым. Ему хотелось еще посидеть с капитаном, добрым, уверенным в себе человеком, рядом с
