Она открывает отделение чемодана и достает что-то, сделанное из темно-фиолетовой ткани. Это куртка, потрясающий вельветовый куртка, в точности того же цвета, что и мамина фиалка на кухонном подоконнике. Она скроет рыжий цвет моих волос и подчеркнет голубизну глаз. Она идеальна.
— Я знаю, что у тебя есть твоя парка[67], — говорит мама, — но я подумала, что ты можешь носить что-нибудь поярче. И в любом случае, в Вайоминге никогда не может быть слишком много курток.
— Спасибо, мне очень нравится.
Я наклоняюсь вперед, чтобы взять у нее куртку. И в мгновение, когда мои пальцы касаются мягкой, бархатистой ткани, я оказываюсь в видении, посреди леса.
Я спотыкаюсь и падаю, царапая кожу на правой ладони. У меня не было видений уже несколько недель, с танцев, когда я увидела себя, улетающую из пламени с Кристианом в руках. Сейчас видение не похоже на предыдущее, когда я шла к нему по склону холма. Но Кристиан все же здесь, дожидается меня, и когда я вижу его, то зову по имени, и он оборачивается, и я бегу к нему. Я скучала по нему, понимаю я, хотя и не могу разобраться, чувствую ли это сейчас или в будущем. С ним я ощущаю себя целостной. То, как он смотрит на меня, словно нуждается во мне. Только мне и ни в ком другом.
Я беру его ладонь. Скорбь также здесь, смешанная со всем остальным — эйфорией и страхом, решимостью и даже частицей старого доброго желания. Я ощущаю все это, но над всеми чувствами преобладает скорбь. Словно я потеряла самое дорогое в мире. Я склоняю голову и смотрю туда, где наши руки соединяются, рука Кристиана созданная так совершенно, словно рука хирурга. Ногти аккуратно подстрижены, кожа гладкая и почти горячая при прикосновении. Его большой палец гладит тыльную сторону моей ладони, рождая во мне дрожь. И потом я понимаю.
На мне надета фиолетовая куртка.
Я пришла в себя, и обнаружила маму, сидящей рядом со мной на кровати, с рукой, обвивающей мои плечи. Она сочувствующе улыбается, ее глаза обеспокоены.
— Прости, — говорю я.
— Не глупи, — отвечает она. — Я понимаю, каково это.
Иногда я забываю, что когда-то и у мамы было предназначение. Это было, вероятно, около ста лет назад, ведь она в то время была одного со мной возраста. Что (я быстро считаю про себя) приходится, примерно, на период с 1907 по 1914. Что значит, что дамы носили длинные белые платья, а мужчины высокие шляпы и густые, щетинистые усы, а также были конные повозки, корсеты и Лео ДиКаприо вскоре выиграет билет на Титаник. Я пытаюсь представить маму в то время, содрогающуюся от силы своих видений и лежащую в темноте, пытаясь собрать куски головоломки воедино, понять в чем дело и что она должна сделать.
— С тобой все в порядке? — спрашивает она.
— Я надену эту куртку, — отвечаю я дрожащим голосом. Она лежит на полу рядом с кроватью. Должно быть, выскользнула из моих рук, когда ко мне пришло видение.
— Хорошо, — отвечает мама. — Думаю, тебе пойдет.
— Нет. В видении. Там я была одета в эту куртку.
Ее глаза чуть расширяются.
— Время подходит, — она аккуратно заправляет прядь волом за мое ухо. — Все проясняется. Это случится в этом году, в этот сезон пожаров, я уверена.
То есть уже через несколько недель. Всего недель.
— Что, если я не готова?
Она улыбается понимающе. Ее глаза снова мерцают тем странным внутренним светом. Она поднимает руки и вытягивает их над головой, зевая. Она выглядит гораздо лучше. Не такой усталой. Не такой измученной и разочарованной во всем. Она выглядит как раньше, словно готова подпрыгнуть и начать тренировать меня заново, будто она взволнована на счет моего предназначение и решительно настроена помочь мне добиться успеха с ним.
— Ты будешь готова, — отвечает она.
— Откуда ты знаешь?
— Просто знаю, — отвечает она уверенно.
Следующим утром я тихонько пробираюсь вниз и быстро съедаю чашку хлопьев, стоя прямо посреди кухни, ожидая, когда послышится знакомый гул машины Такера на подъездной дорожке. Мама пугает меня, появившись в тот момент, когда я наливаю стакан апельсинового сока.
— Ты сегодня рано проснулась, — она осматривает новую, «лесную» версию меня в спортивных ботинках, водонепроницаемых шортах, спортивной рубашке-поло и рюкзаком через плечо. Уверена, что выгляжу словно сошла с рекламы «Eddie Bauer»[68]. — Куда ты собираешься?
— На рыбалку, — отвечаю я, быстро проглатывая сок.
Ее брови поднимаются. Я никогда не ходила на рыбалку. Максимум мариновала лосось к обеду.
— С кем?
— С ребятами из школы, — отвечаю я, внутренне морщась. Не совсем неправда, уверяю я себя. Такер действительно парень из моей школы.
Она склоняет голову на одну сторону.
— А что это за запах? — спрашивает она, морща нос.
— Спрей для отпугивания насекомых, — москиты никогда не беспокоили меня, но съедали Такера живьем, если он забывал про спрей. Так что я пользовалась им из солидарности. — Все ребята пользуются им, — объясняю я маме. — Они говорят, что москит — национальная птица Вайоминга.
— Ну, теперь ты точно вписываешься в их компанию.
— Вообще-то, у меня и раньше были друзья, — замечаю чуть слишком свирепо.
— Естественно. Но эти новые, я полагаю. И другие.
— Неа.
Она смеется.
— Неа?
Я краснею.
— Хорошо, я стала говорить как ребята в школе, — объясняю я. — Ты часто это слышишь и начинаешь соответствовать. Джеффри делает то же самое. Он считает, что я до сих пор говорю слишком быстро, чтобы поверить, что я из Вайоминга.
— Это неплохо, — говорит она. — Вписаться в кампанию.
— Лучше, чем когда о тебе болтают на каждом углу, — говорю я нервно. Я только что заметила ржавый синий фургон, петляющий среди деревьев по пути к нашему дому.
— Должна бежать, мам, — я быстро обнимаю ее. И вот я уже за дверью, спускаюсь по подъездной дорожке, вскакиваю в машину Такера, пока та еще движется. Он вскрикивает и ударяет по тормозам.
— Давай, едем, — я посылаю ему невинную улыбку. Его глаза суживаются.
— Что с тобой такое?
— Ничего.
Он хмурится. Он всегда может сказать, когда я лгу. Это раздражает, что мне есть так много что скрывать от него. Я вздыхаю.
— Мама вернулась, — сознаюсь я.
— И ты не хочешь, чтобы она видела тебя со мной? — спрашивает он обиженно. Я бросаю взгляд через плечо, из окна фургона, и четко вижу мамино лицо за окном. Я машу ей рукой и затем снова поворачиваюсь к Такеру.
— Нет, глупый, — говорю я. — Я просто хочу поскорее научиться ловить рыбу.
Он все еще не верит мне, но разрешает уйти от темы. Он приподнимает свою шляпу «Stetson»[69] и салютует маме сквозь стекло. Ее голова сразу же исчезает из-за окна. Я расслабляюсь. Не то чтобы я не хочу, чтобы мама видела меня с Такером. Я просто не хочу дать ей возможность задавать ему вопросы. Или спрашивать меня о том, что, по-моему, я с ним делаю. Потому что я понятия не имею, что я делаю с Такером Эвери.
