кровати. Они сели. Сквозь плотные шторы проникал неяркий сиреневый цвет, и Фэй казалось, что она находится в чашечке огромного ночного цветка.
– Девочка, которая здесь живет, умирает от СПИДа, – негромко проговорила Вильма. – Сейчас она в больнице, а когда выйдет оттуда – если выйдет, – то это будет единственным местом, где о ней могут позаботиться. Она всегда говорит, что дни, которые она провела в «Голубятне», самые счастливые в ее жизни. Ужасно, правда? Она собирается умереть в этой лиловой комнате.
Фэй чувствовала, что любые слова покажутся сейчас грубыми, неуместными. Она с трудом проглотила слюну и твердо встретила взгляд Вильмы. Она понимала, что эта женщина хочет, чтобы она приняла самое горькое из лекарств – реальность во всем ее безобразии.
– Видите ли, – продолжала Вильма, – когда девочка убегает из дома и живет на улице, ей приходится непрерывно лгать самой себе. Она не настоящая проститутка – она занимается этим только потому, что не на что купить еду. Она не настоящая наркоманка – может бросить в любой момент, но под кайфом жизнь кажется легче. Девушки приходят к нам по разным причинам. Вот эта пришла после того, как ей был подписан смертный приговор.
Что касается девушки, о которой вы мне рассказывали… Это только догадка, но, судя по тому, что вы говорили, она подвергалась насилию, оскорблению. Сексуальному, физическому или психологическому – я не знаю. Она была беспомощным ребенком в доме, где процветало насилие над личностью. Ее заставляли думать, что она плохая, глупая, ни на что не годная, что она всегда не права, и через некоторое время это сработало.
Когда она оказалась на улице, то сначала, наверное, жила с ощущением освобождения, но постепенно поняла, что просто поменяла один вид угнетения на другой. А лжет она потому, что не может говорить, кто она и откуда. Если она когда-нибудь обращалась к нам, я надеюсь, в ней достаточно внутренней силы, чтобы вернуться к жизни.
– Что я могу для нее сделать? – Фэй представила себе другую Тару, совсем юную. Тару, которая жила в «Голубятне», где ей помогли вернуть самоуважение настолько, что она попыталась стать актрисой, а ведь это было почти невозможно.
– Что вы действительно можете сделать, так это не жалеть ее. Обращайтесь с ней, как с любой другой молодой женщиной, которая вам нравится и которую вы уважаете. Не делайте вид, что не замечаете лжи, иначе она в глубине души станет вас презирать. Любыми возможными способами демонстрируйте свою симпатию, но не делайте ей поблажек. Никаких: «Этот бедный ребенок столько пережил, что я прощу ему грубость или кражу бриллиантов». Делая скидку на ее прошлое, вы показываете ей, что она не такая, как все остальные люди, а это роковая ошибка.
Фэй примерно так и старалась вести себя с Тарой и теперь обрадовалась, что хоть случайно сделала что-то правильно.
– Вы говорите, что девушка талантлива. Факт, что она все еще рисует, или поет, или танцует, сам по себе очень много значит. Видно, она не потеряла веру в себя, и талант может ее спасти.
– Я тоже так думаю, но меня беспокоит, что у нее фантазии мешаются с реальностью.
– Дорогая моя, – проговорила Вильма Киннок с мудрой улыбкой. – А у вас бы не мешались, окажись вы на ее месте?
Они молча спустились по лестнице. Дейзи по-прежнему сидела за столом и отвечала на звонки. Толстушка в розовом свитере вошла в дверь с огромной продуктовой сумкой, за ней – еще несколько девушек. Обитательницы «Голубятни» возвращались в свое убежище, а Фэй пора было уходить.
– Девочки, – сказала Вильма, – это миссис Рэймонд. Она пришла посмотреть, как мы живем. Кто- нибудь хочет ей что-нибудь сказать?
Толстушка захихикала и затрясла головой, но высокая чернокожая девочка-подросток вышла вперед.
– Да, – сказала она, – я хочу. Здесь нормально. Правила строгие, но Вильма – баба что надо. Только ванн не хватает – на двадцать женщин три ванны. Но это ерунда. Клевая у вас шляпа.
– Клевая?
– Ну, классная, шикарная.
– Она тебе нравится? – Фэй сняла шляпу. – Она твоя.
Девушка отказалась и взглянула на Вильму, ожидая одобрения, но Фэй объяснила, что шляпу никто не носит, так что пусть она принадлежит тому, кому будет приятно в ней ходить.
– Вы почувствовали, чем меня можно пронять, – сказала Вильма, провожая Фэй до двери. – Если потребуется моя помощь, звоните в любое время.
Фэй еще не успела дойти до машины, как Вильма ее окликнула:
– Пришлите мне экземпляр дипломной работы, – громко сказала она и лукаво подмигнула.
10
– А ты помнишь, с каким благоговением мы относились к искусству?
Рэй наклонился к ней через стол, улыбаясь с оттенком насмешки над собой. Но в его голосе звучала настоящая ностальгия по прошлому, по тем дням, когда они были молоды.
– Я прекрасно все помню, – ответила Фэй. Ей нравился этот новый ресторанчик с итальянским названием в Беверли-Хиллз. С улицы к нему надо было спускаться по узкой лесенке, и это создавало впечатление интимности. Еда оказалась превосходной, хотя, пожалуй, чересчур калорийной, а теперь они наслаждались кофе с итальянским песочным печеньем.
– Когда я учился в киношколе при Нью-Йоркском университете, мне пришло анонимное письмо. Там была цитата из какого-то классика, может быть, Бернарда Шоу. Почерк отца я узнал сразу, а говорилось там вот что: «Актриса – это нечто большее, чем женщина, в то время как актер – это нечто меньшее, чем мужчина«.
Фэй со смехом возразила:
– Ты же никогда не собирался стать актером.
– Актер, режиссер – для него это было одно и то же. Он считал, что работать в кино недостойно мужчины. Мама была в восторге от моей профессии, но ей приходилось восторгаться втайне от отца.
Фэй вдруг смутилась. Она даже не знала, жив ли еще старший Парнелл.
Рэй, который всегда немного умел читать мысли, сказал:
– Мама говорила мне, что он смотрел все мои фильмы, но никогда не признавался в этом. Она находила билеты у него в карманах.
– Как это печально, – заметила Фэй. – Одна из положительных сторон успеха – одобрение родителей. И еще – возможность делать им подарки.
– Ты тоже была этого лишена, и я понимаю, как тебе приходилось тяжело. – Почувствовав, что ступил на запретную территорию, он снова заговорил о своих родителях. – Я купил им квартиру во Флориде. Эта квартира в Помпано-Бич и пенсия моего старика – больше им ничего и нужно-то не было.
– Дес О'Коннел тоже так называет отца.
– Это обычно для ирландцев, – усмехнулся Рэй. – Мне кажется, это слово предназначено для отцов, которых любят и одновременно ненавидят.
– А мне непонятно, как можно испытывать такие сильные чувства к родителям. У нас все было вполне обычно – они меня любили, воспитывали, как им казалось правильным, и я их тоже любила.
– Время – вот о чем нужно думать в первую очередь, – проговорил Рэй, и когда она поняла, что он подражает мистеру Макбейну, ее захлестнула буря эмоций. Прошло столько лет, а он помнит любимое выражение ее отца. И может быть, она рассказывала о своем детстве, лежа в объятиях Рэя.
– Ну, у тебя и память, – сказала она с насмешливым восторгом.
– Я помню все, что имеет отношение к тебе, – просто ответил он. Это не было ни мелодраматическим жестом, ни дешевой лестью. Он констатировал факт.
Фэй почувствовала облегчение, когда в ресторан вошел Норман Мейлер со своей прелестной женой.
