мясник…
— Я чуть не погиб, а вы на рояле играете!
— Макс, ну наконец-то!
Он стоял, опустив руки.
Она сунула ноги в туфли на высоких каблуках.
Макс издал странный звук, точно раненое животное.
Она закрыла крышку рояля, соскользнула с табурета, выключила лампу. Макс посторонился, и Мария покинула ателье, обронив, что он опоздал на несколько часов.
Мальчуган пошел за ней.
Затем они услышали жуткий грохот. Майер как подкошенный во весь рост рухнул на пол.
В водовороте
Ни Макса, ни поцелуя, ни объятий, ни сакраментального «Мария, ну наконец-то!».
У окна никого; Макса нет.
В остальном все, как всегда, тот же спектакль, что и в прежние годы: зеркальные стены выпустили из синхронно вертящихся дверей целый кордебалет Марий, все в черно-белом автомобильном костюме, в перчатках, с сумочками под мышкой и кожаными чемоданчиками, которые тотчас подхватили подбежавшие бои. Затем старший швейцар приложил руку к зеленой, расшитой галуном ливрее, склонил маститую голову и передал поздравления от отеля:
— Мадам, наилучшие пожелания по случаю сорокалетия!
Портье, тоже склонив голову, вполголоса присоединился к его поздравлениям.
— Мсье, никак не ожидала, вы очень любезны, большое спасибо!
Как обычно, она получила ключ, поднялась на лифте наверх, в журчанье музыки, вновь среди зеркал, прическа в порядке, швы на чулках тоже, четвертый этаж, мягкая, волнистая дорожка, бесшумные шаги, множество дверей, за которыми прячется мертвая тишина, лишь кое-где голос, один и тот же, из телевизора, здесь пара туфель, там поднос с мятыми салфетками, а далеко впереди, в конце коридора, тележка со свежим бельем.
— Привет, дорогой, это я!
Ни звука в ответ.
Макса нет.
Никого нет.
Боя она отпустила, вручив ему приличные чаевые, и уже несколько секунд стояла в пустых апартаментах, с кожаным чемоданчиком в руках — подарком папa на тринадцатилетие. Номерная бирка ключа качалась, постукивала по двери. Она почти не опоздала, максимум на двадцать минут, но это не в счет, и виновата не она, а пробки в пригородных туннелях, правда-правда, не она.
Повсюду букеты, большинство с карточками, но она и так знала, от кого цветы: от Фокса (желтые розы), от партийного руководства (сборный букет), от мадам и мсье Гранд (три лилии), а от Союза инструкторов по вождению эти жуткие гладиолусы телесного цвета, как зубные протезы! Она бросила сумочку и чемоданчик на кровать, принялась стягивать перчатки. Запах как в траурном зале, сладковатый, душный, слегка отдающий тленом, так и хочется вызвать горничную: пускай вынесет все букеты, не только гладиолусы. Кошмар. На его ночном столике тикали два будильника. Макс ел за двоих и спал за двоих, а потому, чтобы вовремя проснуться, нуждался в двойном звонке. Пункт-т-т-туальность!
— Любезный, — проворковала она в телефон, — вы не знаете, где мой муж? Он не оставил записки?
Записки нет.
Макса тоже.
Одеваться для вечера еще рано, принимать ванну неохота. Лучше немножко выпить. Здесь? или в баре? Мария сдвинула темные очки на волосы. Не очень-то хорошо с Максовой стороны именно сегодня заставлять ее ждать, хотя наверняка у него есть на то причины. Если он намерен на перспективном конгрессе успешно реализовать свой соус в кубиках, выступить с левацкой речью перед аудиторией правого толка, ему конечно же необходимо застраховать себя со всех сторон, выговорить поддержку центрального партийного руководства, лоббистов, профсоюзов, так что дел по горло. Держись, Мария.
Нет, звонок явно будет некстати. Вероятно, он только что зажег лампионы, смотрел в вечерний сумрак, слушал чмоканье языков, жадно облизывающих бахрому водорослей, и надеялся, что приятели и Падди не заставят его ждать напрасно. Твердого уговора у них не было. Он только сказал, что сегодня вечером зайдут несколько одноклассников. Да, возможно, и Падди тоже. Возможно — что за слово! Вероятно, вообще никто не придет. Вероятно, он придумал про вечеринку, ей в угоду! Чтобы она, как и планировала, поехала в столицу изображать для отца вечно молодую супругу. Ее пробрала дрожь. Прочь отсюда, в бар! Но не в автомобильном костюме и не в платье от Пуччи, на такой случай в одном из шкафов она держала платье с жакетиком от Куррежа, в косую черно-белую клетку, с коротковатой юбкой. Она быстро переоделась, сунула ноги в красные лодочки и — оп-ля! — как пожилая дама, не доверяющая испарениям собственной кожи, слегка перестаралась с духами. Живанши. Марка Одри. Так. Готово. Без двадцати семь Мария покинула апартаменты.
В коридоре приятная прохлада, тележка с бельем исчезла. Молочно-белые лампы на стенах и стеклянных столиках распространяли приглушенный ночной свет. Старые картины прятали свои сюжеты, шкафчик-витрина спесиво выставлял напоказ украшения для состоятельных вдов, не видно ни одной горничной, не слышно жужжания пылесоса, весь этаж пуст, словно вымер. Когда она коснулась кнопки лифта, серебристые дверцы разошлись в стороны, и в тонированных зеркалах кабины появились три Марии, ничем не выдававшие своей растерянности, совершенно ничем, фасад в порядке.
В журчанье музыки она спустилась вниз.
Бармен и двое официантов, все в белых пиджаках, при ее появлении включили улыбки. Потом бармен произнес:
— Мадам, от всего сердца поздравляем вас с днем рождения!
— О, спасибо, очень мило с вашей стороны!
— Tanti auguri! — воскликнули официанты.
— Мартини?
Мария села в углу напротив двери, откинулась назад, выпустила дым.
— A votre sante, мадам!
Мартини, сигарета, тишина пошли ей на пользу. Бармен тотчас снова ушел за стойку и с помощью официантов начал готовиться к шумной ночи. Они насыпали в ведерки лед, разглядывали на просвет стаканы, резали ломтиками лимоны. Приятный настрой. Всего несколько столиков занято, негромкие разговоры, тихие звуки джаза, за окнами еще светло, однако в стеклянных шарах, расставленных на столиках, горели свечи, распространяя выигрышный свет. Она предупредила старшего швейцара, где ее искать, и рассчитывала, что вскоре появятся ее гости — Фокс и брат. Последние несколько лет брат всегда приезжал на ее дни рождения, что следует поставить ему в заслугу, ведь путешествия на книжном ковчеге увлекали его все дальше в глубь времен, к святым столпникам и отцам-пустынникам, в одиночество и зной звездных ночей.
В бар вошел какой-то господин.
Шагнул к роялю, тронул несколько клавиш, взял кварту, квинту, доминантсептаккорд. Волнистая седая шевелюра, правда поредевшая на висках, придавала ему аристократический вид. Загорелое лицо, спортивная фигура. Нет, это не настройщик, скорее профессор на пенсии… а то и музыкант, всемирно известный пианист, ведь туше у него изумительное, сразу видно, хотя он и стоит. Сенсация! Благородный господин заговорил с барменом, тот кивал, угодливо кивал, и вот уже один из официантов умчался выполнять заказ. Господин устроился в двух столиках от нее, слегка наклонился вперед и, перехватив ее
