метрдотель, обок него шеф-повар, в полушаге за ними — его помощник, спесивый как министр иностранных дел, рядом с ним управляющий винным погребом, суровый как палач, а следом за монархиней, опирающейся на сильное плечо Серджо, семенил, без конца кивая и раскланиваясь налево и направо, маленький д-р Гранжан, словно ялик в кильватере фрегата. Репутация у нее была не из лучших, причем весьма двусмысленная. Изначально, утверждали одни, она обреталась в оперной богеме, другие же, в том числе журналисты, якобы раскопали, что она начинала на панели за гостиницей и
Порой это звучало коварно, порой восхищенно, и всякий раз Макс смеялся, радостно, с облегчением, ведь ему как раз и требовалось внимание, каковое привлекала к его персоне остановка помпезного кортежа. Я же человек с большим будущим, наверняка думал он. Сесть! — жестом скомандовала непотопляемая, и супруг, брат, дядюшка, психолог и атташе послушно водворились на стульях.
С первого взгляда было видно: Серджо, свою опору, старуха любит как сына. Серджо знал ее сокровеннейшие желания. Серджо чувствовал ее мысли, угадывал, чего она хочет, знал, что она думает, и стареющему красавцу конечно же никогда бы и в голову не пришло вступать в сговор с Майером и вовлекать отель в комплот насчет Мариина сорокалетия, не знай он, что подобный прожект будет хозяйке вполне по вкусу. Сорок? Никогда не поверю…
Да-да, мадам, сорок.
Из ее просмоленных легких донесся хрип, а поскольку ей пришлось еще несколько раз перевести дух, чтобы собраться с силами и отплыть в направлении фармацевтического лобби, старуха одышливо спросила, как поживает отпрыск.
Спасибо, хорошо.
Уже в детском саду?
В школе, мадам.
Быть не может! В школе?! У такой молодой мамы сын уже ходит в школу?!
Да, тихо говорила Мария.
На будущий год он определенно тоже будет здесь.
Да, мадам, на будущий год непременно.
Всегда одно и то же, снова и снова: на закуску рыба, тост, история про соус в кубиках, всеобщий смех, а затем сакраментальное появление старухи, ее поздравления и вопрос о сыне: он уже ходит в школу?
В гимназию, мадам.
Быть не может! В гимназию?! У такой молодой мамы сын уже ходит в гимназию?!
Да, тихо говорила Мария.
На будущий год он определенно тоже будет здесь.
Да, мадам, на будущий год непременно.
Прохлада в туалете пошла ей на пользу, пол она ощущала как сущий бальзам для бедных больных ног, но все еще медлила выйти из кабинки. Адель, добрая душа, наверняка последовала за нею. Адель всегда следовала за нею и сейчас, наверно, ждет возле зеркал, готовая беззаветно помочь подруге, полная понимания, полная сочувствия; Мария, скажет Адель, бедняжка, тебе лучше? Мы все так испугались. Ты вдруг побелела как мел.
О, это наверняка от жары. Сейчас попудрюсь, и можно продолжать.
Мария принялась обновлять фасад, радуясь, что может спрятать увядшую кожу под толстым слоем макияжа. Макс этого
В зеркале — усмешка. Неживые глаза. Впалые щеки. Шейки зубов слишком длинные, губы слишком красные. Запотевшая белая плитка. Пустота нижнего мира. Югославка исчезла; Адель, которая, как ей только что казалось, была здесь, на самом деле еще утром уехала на семинар, и она, Мария, вдруг поняла, что самая неприятная минута, встреча со старухой Гранд, еще впереди.
Она захлопнула пудреницу, убрала ее в сумочку, бросила последний взгляд на фасад, вышла из туалета, вернулась в холл и лифтом поднялась на четвертый этаж.
Все как обычно, как в прежние годы: Макс, уже переодевшийся, сунув правую руку в карман брюк, стоял у окна, силуэт на фоне меркнущего вечера.
— Мария, ну наконец-то!
— Да, Макс, вот и я…
— От Оскара есть новости?
Она кивнула.
— Плохо?
Они стояли.
Не говоря ни слова.
— Прости, у меня была важная встреча.
— С Номером Первым, я знаю.
— Ты была в баре?
— Да. Столики заказаны.
— Тогда можно начинать.
Где-то в глубине смех, звяканье сковородок и фарфора, и опять тишина. Огни на улицах стали ярче, смеркалось, если прояснится, вдали будут видны заснеженные горы.
— Когда ты с ним разговаривала?
— Вчера вечером.
— Понятно.
— Мне недостало сил, Макс. После ухода Оскара пришлось поговорить с мальчуганом.
— Как он это воспринял?
— Достойно. Без слез.
— Да, сын своей матери.
Они опять замолчали.
Так и стояли.
В конце концов Мария сказала:
— Это зверь при ножницах.
— Что?
— Ну, герб. Ножницы-клешни.
