«Теория множественных миров Эверетта как основа квантовой космологии».
«Флуктуирующее скалярное поле, или Вечное повторение».
С некоторым усилием Шильф отключает вопрос, есть ли смысл в том, что он затеял, подбадривая себя такими фразами, как «Лиха беда начало» и «Не боги горшки обжигают», и принимается за первую статью.
После разговора с Ритой его все время преследует чувство, что теперь уже не осталось времени и любое дело, за которое он сейчас берется, только отвлекает его от чего-то несравненно более важного. В таком состоянии его метод не работает. Для того чтобы на какие-то вещи не обращать внимания, чтобы прислушиваться и выжидать, пока вдруг не всплывет на поверхность что-то такое, что дотоле подспудно таилось в глубинных этажах реальности, требуется в первую очередь внутренняя тишина. Сейчас ему остается только добиваться обыкновенного профессионального выяснения фактов, а в этой области его успехи никогда не поднимались выше среднего уровня. Его встревоженный разум бежит по бесконечным дорожкам письменных знаков, спотыкается, падает, застревает, напоровшись на цепкие крючки полупонятных фраз: «Применительно к космосу аппарат теории квантизации ведет к принятию общих положений волновой функции», с разлету, как по скользкой дороге, промахивает весь следующий абзац, натыкается на знакомую формулировку: «Все возможно, и все где-то реализовано» — и в результате упирается, как в каменную стену, в теорию струн и суперсимметрию.
Шильф не понимает ни словечка, у него нет даже смутного представления, о чем Себастьян толкует в своей статье. Тихое постукивание головной боли усиливается так, словно там заработал молот. Он откладывает журнал и будит заснувший компьютер. На стартовой страничке поисковика он встречает сообщение об очередном аресте экс-чемпиона мира по шахматам Каспарова и, без труда прочитав коротенький текст, замечает, что почувствовал себя немного лучше. С надеждой он вводит у портала виртуального мира имя Себастьяна.
И тотчас же под заголовком «Циркумполяр» перед ним возникают две фотографии. По-мальчишески смеющееся лицо Себастьяна и характерная физиономия человека, с которым Шильф, будь он режиссером, не раздумывая, заключил бы контракт на роль Мефистофеля в экранизации «Фауста». Комиссар долго вглядывается в эту пару: смех и молчание, волю и выжидание, белого и черного короля. Двуглавый оракул, думает комиссар и долго соображает, что, собственно говоря, представляет собой эта интернет-страница. На ней предлагается скачать серию передач научно-популярной программы «Циркумполяр». Подзаголовок — «Физики спорят». Шильф придвигает стул поближе и нажимает кнопку «Просмотреть».
Заключенные в тесном пространстве видеоокошка, сидят в просторных креслах Себастьян и Оскар. Между ними, опершись локтями на колени, с демонстративной непринужденностью произносит вступительные слова ведущий.
Двадцать первый век. Необычайные вызовы. Вопрос, затрагивающий смежную тему на стыке естественных наук и философии.
Если бы выступал один только этот бородатый, очкастый и длинноволосый ведущий, он мог бы служить живым воплощением того образа гениального ученого, который сложился в представлении обывателя. Рядом со своими надменными гостями он выглядит попросту неопрятным. Оскар сидит, закинув одну руку на спинку, и, свесив кисть, изучающе посматривает на носки своей начищенной обуви. С другой стороны Себастьян глядит набычившись прямо в камеру и вздрагивает, когда ему предоставляют слово. Он так долго вертит в руке беспроводной микрофон, что комиссар, глядя на экран, даже занервничал. Наконец без всякого вступления Себастьян заговорил:
— Теория параллельных миров основывается на положении квантовой механики о том, что система одновременно пребывает во всех состояниях, которые возможны в рамках специфической теории вероятности. Элементарные частицы представляют собой фундаментальные кирпичики, из которых строится наш мир. Ими обусловлено наше существование. Это может означать, что и мы, и все видимые предметы вокруг в каждый отдельный момент времени существуют во всех возможных состояниях.
Громким вздохом и легким приподниманием микрофона ведущий сигнализирует, что более трех длинных предложений подряд было бы слишком даже для аудитории, собравшейся на обсуждение вопросов публичного права. Но Себастьян не обращает на это внимания. Комиссар кивает ему через все разделяющие их границы.
— Для наглядности это можно представить в образном виде, — говорит Себастьян. — Есть такой универсум, в котором Кеннеди не поехал в роковой день в Даллас и не был застрелен. Есть универсум, где в мой день рождения вместо чизкейка на столе стоял шоколадный торт.
В студии слышен благодарный смех. Только тут камера панорамирует ряды зрителей, и становится видно, что трое сидящих на сцене здесь не одни. В уголке кадра комиссар обнаруживает крошечный значок «live»[30]. Пораженный открытием, что Себастьян на экране еще не догадывается о предстоящем повороте своей судьбы, Шильф не уловил несколько следующих фраз. Он снова начал прислушиваться лишь тогда, когда Себастьян сделал жест, показывающий, что сейчас он завершит свое выступление.
— Все, что возможно, происходит в действительности.
Публика аплодирует. Себастьян произнес это с такой страстью, словно провозглашал евангельскую истину. Ведущий тоже похлопал для порядка и передал слово Оскару. Тот слушал Себастьяна с улыбкой, не столько иронической, сколько выражающей добродушную усмешку взрослого над развитым не по годам ребенком, вздумавшим поучать старших.
— То, что только что изложил Себастьян, — говорит он вплотную к микрофону голосом, от которого у комиссара пробежали по спине мурашки, — было довольно дешевой попыткой обойти стороной вопрос о Боге.
Поднялся шепот, послышались сдержанные смешки. Себастьян отворачивается в сторону и смотрит на студийные декорации, словно все остальное его уже никак не касается.
— Объясните это, пожалуйста, подробнее, — говорит ведущий, видя, что Оскар ничего не собирается добавить.
— Очень просто.
В абсолютной тишине телестудии Оскар делает глоток воды из стакана. Нельзя не заметить, что сейчас он владеет всем происходящим на подиуме.
— Если принять гипотезу о множественных мирах, то никакому Создателю нет нужды принимать то или иное решение. Мы существуем просто потому, что все так или иначе возможное и без того где-нибудь существует.
После беседы с Себастьяном комиссар долго размышлял над услышанным, в результате у него оформилась мысль, не вполне понятная ему самому, которую он с превеликой охотой обсудил бы с теми, кого видит сейчас на экране: мир таков, каков он есть, потому что существуют наблюдатели, которые смотрят на его существование.
Шильфу искренне жаль, что в запись телепередачи невозможно вставлять свои реплики.
— Это дешевый ответ на метафизический вопрос, — говорит Оскар. — В качестве естественно- научного подхода он никуда не годится.
— Почему не годится? — спрашивает ведущий, жестом останавливая поднявшийся в публике ропот.
— Поскольку другие миры не поддаются экспериментальной проверке.
Оскар откидывается на спинку кресла так, словно произнес на сегодня последнее слово. Но тут Себастьян, подавшись вперед, воинственно поднимает микрофон.
— Так уж устроена теоретическая физика, — говорит он. — Теории Эйнштейна тоже отчасти возникли на бумаге и лишь впоследствии получили экспериментальное подтверждение.
— Выражаясь словами Эйнштейна, — спокойно отвечает Оскар, — беспредельны только две вещи — космос и человеческая глупость. В отношении космоса я не вполне в этом уверен.
— То, что я здесь изложил, — говорит Себастьян, — можно найти у многих признанных физиков: Стивена Хокинга, Дэвида Дейча, Дитера Це.
— В таком случае Хокинг, Дейч и Це тоже ничего не понимают в физике, — говорит Оскар.
Под протестующий шум зрителей камера крупным планом показывает смеющееся лицо Оскара. С него исчезло высокомерное выражение, сейчас он похож на озорного мальчишку, радующегося удачной
