Майка беззвучно смеется:
— Уходите! С нас уже совершенно нечего взять!
Кота закрывают в ящике. Шильф уже знает, что будет дальше. Про кота Шрёдингера он тоже прочитал в Интернете. Пока никто не может заглянуть в ящик, кот одновременно и мертв и жив. Это называется состоянием суперпозиции. В глазах Майки он и Рита тоже образуют такую суперпозицию. Майка не видит разницы между комиссаром и комиссаршей. Полицейская работа есть полицейская работа. Бесполезно было бы объяснять ей, что не его вина в том, как обращаются с Себастьяном. Что он, напротив, избавил его от унижений предварительного заключения. Скажи он это, Майка тем более сочла бы его лгуном.
Лихорадочное тиканье каких-то часов дергает Шильфа за нервы. Прислушавшись, он с облегчением понимает, что на сей раз тикает в микрофонах, а не в его голове.
— Насчет того, что проводили домашний обыск, я очень сожалею, — произносит он наконец. — Я должен извиниться за мою коллегу.
— Какой такой домашний обыск? — спрашивает Майка.
— Вы ничего об этом не знали?
— Со вчерашнего дня меня не было в квартире.
— Так значит, — говорит Шильф, холодея от объявшего его ужаса, — так значит, вы его бросили?
— Он выбросил нас из головы и из сердца. А мы просто выселились из квартиры. По сравнению с ним — всего лишь формальность.
— Нет, — возражает Шильф. — Вы ошибаетесь. Себастьян бы никогда…
— Господин комиссар, — шепчет Майка, придвигаясь к нему головой, чтобы не услышал Лиам, — мой муж убил Даббелинга?
— Да.
— Спасибо, — отвечает Майка и отворачивается. — Хорошо услышать ясный ответ.
— Он этого не хотел.
— Ничего никогда не делается без желания.
— Его шантажировали.
— И вы ему верите?
— Странно, да? А притом это вы с ним женаты. Не я.
— Верю я или нет, уже не играет роли.
— Вы снова ошибаетесь.
Комиссар немного сдвигается в сторону, чтобы сбоку заглянуть Майке в лицо. Она не улыбается. В ее выражении не заметно ни отчаяния, ни злости, ни горя.
Статуя, думает Шильф. Холодная внутри, снаружи — одна лишь форма.
— Представьте себе, что трое вместе идут по удобной дороге. Вдруг дорога кончилась. И тут один из троих, не задумываясь, кидается в кусты и убегает. Один.
— Абсолютно неправильная картина.
— Может, прекратите наконец шушукаться? — возмущенно спрашивает женщина рядом с Майкой.
— Через минуту закончим, — говорит Шильф, выставив на свет служебное удостоверение.
— Квантовая физика, — говорит диктор, — открывает нашему мышлению совершенно новую действительность.
— Все, что я предпринимаю, служит для того, чтобы доказать невиновность Себастьяна, — говорит комиссар Майке. — Причем доказать это вам.
— Почему?
— Я хочу, чтобы вы остались с ним вместе.
— Почему?
«Потому что ты — часть той открытки, которую я хочу приклеить на дверцу моих воспоминаний», — думает Шильф.
Обеими руками он трет себе лицо. Он затягивает разговор, потому что наслаждается разговором с этой женщиной. Он должен взять себя в руки и перестать любоваться трогательными пушистыми волосиками у нее надо лбом и почти белыми ресницами. Сейчас важно хорошо использовать последние секунды, пока она его еще слушает, скрестив руки и обратив гладкое лицо к куполу.
— Послушайте! — шепчет Шильф. — Дайте мне двадцать четыре часа. Я мог бы вам все объяснить, но хочу, чтобы это сделал сам настоящий виновник.
— Это не моя война. Меня отставили еще до того, как она началась.
— Но Лиам же хочет знать правду. Я обещал ему правду.
Тут Майка быстро взглянула на комиссара, склонилась к сыну и положила руку ему на затылок.
— Лиам, — говорит она тихим голосом, — ты еще хочешь разговаривать с этим человеком?
Лиам смотрит через плечо в лицо комиссару.
— Вали отсюда! — говорит он.
Шильф сгибается, словно от удара под дых. Он поднимает ворот куртки и прижимает к себе портфель.
— Наша реальность, — произносит голос из громкоговорителей, — это как улыбка кошки, которой нет.
Протискиваясь сквозь толпу стоящих людей, комиссар ощупывает свой нос, рот и уши, словно учится даже в потемках узнавать себя при помощи осязания.
— Пардон, — шепчет он. — Еще недолго, и я уйду.
И повторяет эти слова все снова и снова, точно должен сообщить раздраженно шипящим зрителям каждому по отдельности:
— Я уже ухожу!
4
Портфель мешает бежать. Пробегая мимо вокзала, а затем по улице Стефана Мейера, Шильф засовывает его под мышку. Его усилия, кажется, разогревают весь город. Прохожие превращаются в разноцветную штриховку, дома втягивают животы и высовываются вперед, чтобы провожать взглядом проносящегося мимо бегуна. Некоторое время рядом бежит какой-то мальчуган, кричит: «Гоп, гоп!» — и хлопает в ладоши. Только выбежав на улицу Софии де Ларош, Шильф замедляет шаг. Сердце колотит в ребра. Дышит под ногами почва, вздыбленный тротуар тянется к небесам. Комиссару начинает казаться, что в следующий миг он вытечет из одежды мутной жижей.
Бонни и Клайд плюхаются с каменной ограды в воду и плывут ему навстречу, волоча за собой волнистый шлейф.
— Скорей, скорей, скорей, — крякают они.
Шильф не в состоянии говорить и, прежде чем войти в дом, благодарит их жестом, подняв вверх два растопыренных пальца.
Стены в подъезде передразнивают его хриплое дыхание. Ступень за ступенью Шильф втаскивает себя наверх, хватаясь за перила. Он еще не подумал о том, как будет в случае чего открывать входную дверь. Взобравшись на третий этаж, он видит — дверь открыта. Шильф проверяет замок: не поврежден. Либо коллеги чисто сработали, либо их добровольно впустили. Во всяком случае, открытая дверь не представляет технической проблемы, а, напротив, сама приглашает войти.
Хотя после его первого посещения прошло всего лишь два дня, комиссар еще с порога видит, что квартиру сейчас не узнать. Повсюду разбросана бумага. Ковры скатаны, картины сняты со стен. Все источает атмосферу изгнания и бесприютности. Шильфу не понадобилось долго соображать, где найти Себастьяна. Некоторые вещи всегда происходят на кухне; кухня — это живот квартиры, подобно тому как прихожая представляет ее ноги, гостиная — сердце, а кабинет — мозговые извилины.
