<И как теперь?>
<В погоню. Вместе с мальцом и воинством его.>
<Но ты же знаешь, что нельзя позволить убить этих излишков!>
<Потерять след будет тяжело: зима, на снегу все четко. Как по писаному поскачем. Да и не могли они далеко уйти.>
<М-да…>
<Прости, брат. На тебя лишь надежда. Я знаю, ты кое-что умеешь…>
Инквизитор получил эту силу от одного старого колдуна. Законник лично вздернул чернокнижника, и не его в том вина, что проклятый талант, отпущенный смертью на волю, влился в него. Колдовской силой брат Пачини не пользовался. Почти. И уж если брат просит, отказать нельзя.
Моля Проткнутого о прощении, инквизитор заперся в самой высокой башне замка — никто не войдет, никто не помешает ритуалу.
Над башней громыхнул раскат грома, будто безумный шаман ударил по натянутой коже бубна. Сгустились облака, почернели и завертелись спиралью над головой законника.
Инквизитор отдался чужому таланту, его губы выплетали кружева заклятий, в которых он ничего не понимал. Ноги его дрожали, по подбородку текла слюна. Не помня себя, брат Пачини упал на колени. И тут же с небес посыпался густой разлапистый снег. Ветер ударил в ворота замка.
<На тебя лишь надежда. Я знаю, ты кое-что умеешь…>
Это уж точно — кое-что. Следы беглецов заметет так, что никто не отыщет.
Никто, кроме братьев Икки и Муры.
Когда наемники-дейч и дружина графа выбрались на дорогу и сынишка покойного барона спустил мороков, якобы подчиняясь приказу отца у себя в голове, братья лишь пожали плечами.
— Ищите! — Малец заставил псов-мороков обнюхать рубаху лизоблюда, найденную в его комнате, и крикнул вслед убегающим тварям: — Убейте!
— Н-ну-н-ну-у, — хмыкнул инквизитор.
Граф склонил голову, пряча улыбку.
31. Псы и цепи
То и дело поглядывая назад, Гель растирала рукавицей заиндевевшие щеки.
Не вовремя зима показала свой паскудный характер. Дорогу замело напрочь, снег в лицо, ветер продувал насквозь, валил с ног. Мороз ударил лютый, хоть садись в сугроб и замерзай. А тут еще мороки след взяли, не помогло и то, что сугробы намело по пояс. Гель чуяла: погоня уже рядом. И Эрику, похоже, надоело слушать ее причитания по этому поводу.
Он махнул рукой:
— Смотри!
Гель посмотрела — и ничего не увидела.
— А что там?
— Как что? Дым! Идем, милая! Где дым, там огонь! Согреемся!
Она втянула носом морозный воздух — пусто. Но спорить не стала. Лучше за миражом идти, чем сдаться на милость графа и его дружины. Гель так решила: ни за что назад не вернется. И потому, когда впереди из-за деревьев таки потянуло гарью, Гель удивилась, но виду не подала. Может, и правда Эрик почуял то, что она, изменчивая, определить не смогла?..
Вскоре они вышли к дому, почти по самую крышу занесенному снегом.
— Эрик, пообещай мне одно.
— Что, милая?
— Если у хозяина этого домишки есть хоть пара скакунов или пахарей, они станут нашими.
«Если надо — убей», — хотела добавить, но побоялась. Вдруг не поймет, разлюбит?
Обошлось без смертоубийства. Хозяин, седой коренастый мужичок, назвал разумную цену, излишки без колебаний заплатили — как раз хватило эре, выпотрошенных из карманов и кошелей охранников. Еще и на сухари и вяленое китовое мясо немного осталось.
Рыжий клок волос на голове Эрика превратился в сосульку, от недосыпания веки налились, ресницы потяжелели. Гель выглядела не лучше. Отдохнуть бы. А нельзя.
Прочь от лавок, застеленных медвежьими шкурами, от жаркой бани и отваров из корешков и ягодок. Спасибо, хозяин, за приют и угощение, но… Прочь!
Бодро скакали пахари, помечая сугробы надетыми чуть выше копыт снегоступами, — не мороки ведь, иначе не пройдут по бездорожью. Едва не обморозив пальцы, Эрик изрядно провозился, крепя эти нужные приспособы. Теперь вперед! Не останавливаться!
— Эрик, далеко еще?! — Ветер с размаху хлестал по лицу, горела кожа стыдным румянцем. Ветер вбивал слова в глотку, толкал их в легкие.
— К морю-то?! — Крик в ответ. Снег на ресницах и бровях Эрика. — Далеко, да! А потом еще дальше!
— Потом?!
— Домой поплывем! В Замерзшие Синички! Отца повидать хочу! И мать! И брата с сестренкой!
Пахарь под Гель всхрапнул, подкова скользнула по поваленному стволу, занесенному белым. Наездница едва удержалась в седле.
— А я?!
— А ты со мной!
У Гель в Синичках никого не осталось. У нее вообще никого-никого нет. Отца и мать убили, и даже Урд Криволапая, что заботилась о ней, умерла.
— Женой мне будешь! Да?! Будешь?!
Вьюга засвистела, завыла сильнее, заглушая и так едва слышный ответ.
— Буду, Эрик, буду…
Пахарь выровнялся, набрал скорость.
— Но-о! Ноо-а-аа! Давай! Давай!!! — орал Эрик. — Не то на суп пущу, ребра зажарю! Давай! Но-оа- ааа!!!
Бей, не бей сапогами тощие бока, быстрее пахари не побегут. Ноги сломать о запорошенные пни — это запросто, а вот быстрей…
— Но-о! Ноо-а-аа! Давай! Давай, Гель!!!
Но вместо того чтобы прибавить, она вообще остановила пахаря. Тот надувал бока так, что едва не лопался. На морде пузырилась кровавая пена.
— Что ты, Гель?! — Эрик натянул поводья. — Не надо, что ты?! Давай, вперед!
— Я задержу их. Иначе не уйти. — Гель соскочила с пахаря, да неудачно — упала в снег.
Она тут же поднялась и, проваливаясь чуть ли не по пояс, двинула обратно — навстречу погоне. Эрик подъехал к ней, спрыгнул и обнажил меч. Он готов дать отпор, он будет сражаться за свободу и любовь.
Когда вместе выбрались на поляну, Эрик усадил девушку в сугроб. Отдохни, сказал, поспи. Мы прорвемся, а как же.
Пританцовывая, трижды очертил языком своим змеиным большой круг, в центре которого Гель сидела. Неровно получилось, зато без пробелов. Все. Теперь только ждать.
…Псы-мороки далеко обогнали хозяев. Им что снег и болото, что ровная тропа — все едино, на то они и призраки. Они скользили над сугробами, дымкой стелились, взбираясь на стволы столетних кедров. Деревья для них — лучшая дорога, ведь поверх себя редко кто смотрит. Потому-то Эрик и выбрал открытое
