должен был как-то подстраховываться возможностью встретиться с тем, кто делал перевод. С кем он мог встретиться во всем этом калейдоскопе? Сретенцев был прав, решение задачи лежало не в географической плоскости, а в психологической. Нужна была идея.
— Поставим вопрос так, — начал я. — По какому принципу отбирал Шкаликов своих «первых встречных»? По внешности, по глазам, из бесед, что ли, он устанавливал, что перед ним честный человек? Все эти категории ненадежны! Он делал переводы через проводников пассажирских вагонов. Я остановился бы на этом варианте.
Теперь понравился этот вариант и Василию. Он оживился.
— Конечно, проводники! Через проводников! Всегда остается возможность проверить, сделан ли перевод. Подгадает, когда при ходит поезд, встретит… И проводник знает, что отправителю он известен и никуда не денется!
Сретенцев попросил карту железных дорог страны. Карту тут же нашли, он развернул свою карту. Положил две карты рядом.
— Вы согласились, товарищ полковник, — начал он, что мы можем поискать закономерность во всех переводах. Я отбросил все непонятные отклонения… На сто восемьдесят переводов, да еще при такой системе, могли быть и всякие неожиданности. Если отбросить исключения, хотя их немало, мы вдруг увидим…
Сретенцев начал перечислять по одному из своих списков города и железнодорожные станции. Он попросил Василия отмечать эти пункты отправления переводов на карте красным карандашом. Наименование городов и станций шло вразброс. Сначала мы никак не могли уловить систему. Но вот города и станции начали повторяться. Один за другим пункты отправления переводов как бы нанизывались на невидимую ось. Сретенцев явно проверял себя. Он не указывал отгадки.
— Все эти города, — начал Сретенцев, внимательно глядя на меня, — связаны одним железнодорожным узлом… Василий Михайлович, проследите по карте, где этот железнодорожный узел… Прочертите красным карандашом…
Легла одна линия, вторая, третья. Еще и еще линии, и все они скрестились в Рязани.
— Рязанский узел! — воскликнул Василий. — Но это же все можно разбрасывать и из Москвы. Москва — тоже центр пересечений!
— Справедливо! — немедленно согласился Сретенцев. — Вот тут нам должны помочь исключения… Они тоже распадаются не несколько вариантов. Назовем это так: варианты ближней связи… За пятнадцать лет определилась одна странность! Десять переводов пришли не с железнодорожной станции… И все десять — весной. Апрель или май… Иногда в марте… И все десять переводов из Рязанской области… Словно бы какое-то препятствие вставало перед Шкаликовым, и он не мог попасть в Рязань… Словно стена перед ним вырастала!
— Весной? — переспросил Василий.
— Весной…
— Города?
— Есть и города, и поселки…
Сретенцев начал зачитывать пункты отправления весенних переводов. Василий наносил их на карту. Десять наименований на пятнадцать лет…
Василий отметил последний пункт, и все определилось. Все десять переводов ушли с левого берега Оки. Весенний разлив!
Сретенцев поставил точку.
— Мостов через Оку, действующих во время разлива, в Рязанской области нет.
Итак, сто тринадцать переводов оказались связанными между собой Рязанским железнодорожным узлом, десять пришли с левого берега реки — из Рязанской области, остальные шли вразбивку, не предусмотренными никакими путями сообщения. За мной оставалось последнее слово.
Можно было предположить, что площадку для поисков Шкаликова, необозримую и безграничную, мы сузили до масштабов области. И не только области — левобережья Оки в области… Все же легче. Это не вся страна… Но и здесь, конечно, могли быть неожиданности. Множество могло быть неожиданностей, все и не перечтешь…
Всех нас волновал, конечно, и незнакомец, этот таинственный южанин. Он тоже искал Шкаликова. Искал своими путями. Получалось что-то похожее на гонки. В этих гонках его возможности мы никак не могли предугадать. Одно было известно: если он ищет Шкаликова, то не сличением квитанций от переводов. Какой же поиск короче? Кто найдет Шкаликова быстрее, если он все же его ищет! Сколько могло оказаться жителей в левобережье Рязанской области? Сколько там деревень и колхозов? Сколько там городков, сколько глухих узлов, где может затаиться этот Шкаликов?
Решили так. Василий поедет в Рязань, попросит помощи в областном управлении Комитета государственной безопасности и выйдет на железнодорожные станции. В Рязани две железнодорожные станции: Рязань I и Рязань II. На станциях в проходящих поездах он мог спрашивать проводников, не делал ли кто через них денежные переводы. Мы снабдили Василия фотографиями Шкаликова.
Сретенцеву тоже надо было ехать в Рязань и искать Шкаликова с рязанскими чекистами, сужать площадку поисков, искать на левобережье какую-то закономерность в возможных передвижениях отправителя переводов.
Уехали…
Волоков между тем нашел Раскольцева и Власьева.
Николай Павлович Власьев обнаружился в Сибири. Далеко же он забрался! Когда посмотрел я справку, что-то дрогнуло у меня. Село Третьяки. Есть у реки Обь Приток Чулым. После Томи и Шегарки красавица сибирская, королева рек Обь лишь слегка набирает силу, после Чулыма она раздается вширь, расправляются ее плечи, и катит она свои воды к северному морю, неумолимо рассекая тайгу. Чулым берет начало в коренной глуши, это таежная река. Редко на ней встретится городок, не чаще и деревня. У Чулыма тоже немало притоков. Есть и приток Чичка-Юл. Кучумово царство… Уходит дремотная история этих мест в глубь веков, во времена покорения Сибири. Чичка-Юл тоже таежная река. На иной карте не отмечено на этой реке ни одного жилья. Но жилые места есть, и там обживались русские люди. Третьяки зацепились за берег Чичка-Юла. На сто верст вокруг нет ни одного человеческого жилья. А в полутораста верстах стоит большое село Зимовское…
На дороге от Третьяков на Зимовское я родился. Отец мой, Алексей Федорович Дубровин, отбывал в Третьяках царскую ссылку. Мать приехала к нему на правах вольной поселенки.
Настало время появиться мне на свет. Урядник запретил ссыльному «за политику» сопровождать роженицу. Повез мою мать на лошади к фельдшеру хозяйский сынишка. Было тогда Мише Проворову пятнадцать лет. Положил мальчишка в сани берданку от лихой и неурочной встречи с серыми хозяевами леса, завернули мать в тулупы, заложили сеном, чтобы не замерзла.
Миша Проворов… Он стал близким человеком в нашем доме. Я его помню, да и как не помнить. Он из Москвы провожал меня накануне войны в первый мой длинный путь в Германию. Как много может вместить в себя человеческая жизнь… Сколько люден вторгаются в нее, оставляя свой след! Михаил Иванович Проворов не след оставил, он как бы озарил всю мою жизнь прекраснейшей о себе памятью.
Выехали они с матерью из Третьяков рано утром. Дорога из деревни вела в лес на зазимок, как свернули — пошла целина. Объехали лес и спустились на ледовый путь. По реке снежных наносов меньше.
Зимний день короток. К вечеру остановились покормить лошадей овсом. Мать встала, сошла с саней. Низко над землей сверкали звезды, легко пронзая своим далеким светом морозный воздух. С крутого южного берега реки на разные голоса, стонали, выли, плакали волки.
— Страшно было? — спрашивал я Михаила Ивановича.
— Это страшно для тех, кто не слышал… Когда-то от них отбивались огнем, прятались в пещерах… Боятся они теперь человека. Нет ничего для них страшнее человеческого голоса. Но тут началось, и не до волков нам стало.
Вот где я родился.
Третьяки… Много раз я собирался съездить на свою родину…
