— За деньги работал бы, Густав Оскарович! Практика жизни вносит изменения в наши взгляды. Что же я могу поделать? Не знаю, не связан, не встречался с чекистами… И у Дзержинского был только на допросе.
— Опять, опять…
— И что меняет в наших отношениях вся эта история… Положим, я связан с Дзержинским… Я работаю на него…
— Он давно умер.
— На них… Что это меняет, что это значит?
— Польша… Для нас это не очень существенно… Интересы наши там ограничены… Нам известен в достаточной степени уровень польских вооружений… В Советском Союзе для нас все интересно, все имеет значение… И разведка, и агентура, и возможность передать по нашим каналам то, что нам необходимо, и вооружение, и промышленный потенциал. Даже вопросы, которые их интересуют, для нас интересны!
Раздался телефонный звонок. Кольберг снял трубку. Курбатов отметил, что разговаривает он со знакомым человеком. Переговорили почти междометиями.
Кольберг отошел от телефона. Задумчиво произнес:
— От Папуаса вы избавлены… Так же, как когда-то была избавлены от Шеврова… Здесь это делается оперативно. Итак?
— Если это вам очень нужно, если это что-то дает лично вам, составляет для вас какую-то выгоду, считайте меня агентом Москвы.
— Раз вы так упрямы, Владислав Павлович, я готов принять на время условия игры…
— Зачем это вам? Вы пожилой человек, Густав Оскарович. Зачем все это вам? Что может изменить все это в наших отношениях?
Кольберг распоряжался в этой квартире как в своей собственной. Из буфета он достал бутылку коньяку, две рюмки. Налил.
— Долг… Служба… — ответил он сдержанно. — Вы хотели пострадать за Россию?
— Разве я не потерял все, что имел? И родину, и жену, и родных. Никого близких, одиночество… А теперь я хочу жить для себя… Пани Ежельская назвала вас, Кольберг, людей вашей профессии, пиратами двадцатого столетия… Отвечает ли истине это определение?
— Пиратами? Это слишком узко… Я пошел в это дело, пожалуй, из любви к актерскому ремеслу, к театру… Я театрал, Владислав Павлович! Я любил домашние спектакли, китайские тени, театр кукол… На сцену пойти не мог… Сословные традиции, протесты родных… Они не пускали меня на сцену…
— Не знал, что вы из дворян, Густав Оскарович.
— Не из дворян, но и не из кучеров… Мой отец был произведен в майоры… Дед умер обер- лейтенантом егерского батальона… Прадед тоже был воином… Солдатская гордость не позволила. Это в нынешнюю эпоху актер приобретает мировую славу и поклонение… В мои годы на актеров смотрели с презрением,
— Но вы не отвергаете и пиратских мотивов?
Кольберг поморщился:
— Не совсем так! В русском языке в последние годы… Вы следите за русским языком?
— В Варшаве как следить… Иногда, редко, удавалось слышать русскую речь…
— Эмиграция… Я как-то оказался в обществе известного русского писателя… Иван Бунин… Вам известно это имя? Известно, конечно… Он писал еще в мое время в России… В мое время был известен прекрасным русским языком… Он говорил, и много говорил, в том дом», где я его встретил… Я слушал его речь… Именно речь, меня мало интересовало, что именно он хотел сказать… Я следил за ним как профессионал… Приходится же нам засылать в Россию… людей! Они проваливаются! Иногда и из-за речевых разночтений… Речь его была прекрасной, отчетливой, чистой и звонкой… Но так, как он говорил, теперь в России не говорят… Он был бы странен со своим словарным составом, со своим произношением, со своей артикуляцией.
Кольберг говорил с увлечением и вдруг замолк.
— Впрочем, я ушел в сторону… Известно вам слово «авантюризм»? Авантюрист — это идущий вперед, первооткрыватель и искатель… Русские вложили в это слово понятие жульничества, несолидности, обмана, мошенничества… Авантюрист — это легковесный отрицательный персонаж… Но когда-то авантюристами называли и настоящих искателей… Колумб… Вот один из известнейших авантюристов прошлого… Да что же далеко ходить! «Три мушкетера» Дюма. Надеюсь, читали?
— Читал, — с усмешкой ответил Курбатов.
— Мушкетеры — это классический образ авантюристов! Наверное, если бы я начал вам говорить о долге перед отечеством, вы усомнились бы в моей искренности… Я говорю вам о том, что в сердце молодого человека скучного нашего времени могло зародиться желание тайно влиять на явные события… Тайная власть всегда более неограниченна, бесспорна и выше явной… Неужели вы серьезно относитесь к свой дипломатической миссии? Я сыграл с вамп по старой дружбе шутку… Я научил Папуаса передать вам мои приметы. Или, как ваши коллеги, надо делать вырезки из газет, потом эти вырезки перепечатывать на машинке, излагать своими словами и слать как секретные донесения, или… Или получать от нас, через таких вот Папуасов, то, что мы сочтем возможным вам дать… А я предлагаю большую игру…
— Воровать — так миллион, а любить — так короля! — воскликнул Курбатов. — Вам этого своего кредо пани Ежельская не высказывала?
— Высказывала…
— Работать мы будем более серьезно.
— Что вы имеете в виду? — осторожно спросил Кольберг.
— Почему вы ни разу до сих пор всерьез не поинтересовались, почему я оказался в Берлине?
— Я давно вас ждал здесь.
— А попал я сюда после хлопот сэра Рамсея…
Кольберг умел сдерживать свои чувства, умел скрыть удивление, испуг, умел владеть своим лицом. Лицо его ничего не отразило, серые глаза смотрели спокойно. И все-таки внутреннее движение отозвалось, может быть только в едва заметной перемене позы.
Курбатов чувствовал, что озадачил Кольберга.
— Как вам стало известно это имя? — спросил Кольберг.
По голосу ровному и бесстрастному, по излишне спокойному тону Курбатов понял, что все с этой минуты становится серьезно и переходит из плоскости пристрелок на линию настоящего огня.
— Сэр Рамсей приезжал в Варшаву, чтобы встретиться со мной…
— Вам известно, кто он такой?
— Наши контрразведчики объяснили мне, кто он такой…
— Что они вам объяснили?
— Это один из руководителей английской разведки…
— Вы с ним встретились?
— Встретились…
— Откуда он узнал о вас?
— Пани Ежельская работала на них и на вас…
— Вы дали согласие?
— Конечно же, дал! Тем более речь сразу зашла о вас. Тут я понял, что и я вам понадоблюсь, и вы мне… Наконец-то у нас завяжется дело.
— Связь?
— Есть и связь.
Кольберг извлек из кармана записную книжку, вырвал несколько листков, положил ручку.
— Пишите! Все о Рамсее…
Встал и отошел к окну.
— А знаете, Владислав Павлович, — раздался от окна голос Кольберга без обычной скрипучей сухости, — я начинаю думать, что не зря поставил на вас. Если вы и не работаете на большевиков, дело мы с вами действительно начнем немалое…
