обретенной независимости, как набат. Помимо этого Буткявичюс решил, что настало время рассказать кое- что и о январских событиях. 10 июня 1997 г. газета «Балтийское обозрение» опубликовала интервью Буткявичюса под названием «Я всегда был сторонником политики ясности, без всяких затемнений…». Его он дал корреспонденту этой газеты Наталье Лопатинской. В интервью Буткявичюс приоткрыл некоторые тайны «психологической войны», которую Литва вела в 1990–1991 годах против СССР.
Попытки обнаружить текст этого интервью не увенчались успехом. В Интернете размещено только его начало (http://ru.baltic-review.com/2011/01). Но, видимо, тайны, которые Буткявичюс затронул, оказались настолько серьезными, что вскоре «Балтийское обозрение» было закрыто, а литовские спецслужбы спровоцировали ситуацию, в результате которой Буткявичюс оказался за решеткой.
Будучи осужденным на 5 лет, Буткявичюс вышел на свободу через два с половиной года. И немедленно дал серию интервью той же Лопатинской, теперь уже корреспонденту российской «Общей газеты». Эти интервью были опубликованы в литовской газете «Обзор»: № 15 (170), апрель 2000 г., № 19 (174), май 2000 г., № 27 (182), июль 2000 г., № 29 (184), июль 2000 г.
В этих интервью Буткявичюс заявил, что январские жертвы планировались им изначально. Цитаты по этому поводу широко известны, но, тем не менее, некоторые следует повторить, так как Буткявичюс в последнее время «открещивается» от них.
Из интервью Натальи Лопатинской с Аудрюсом Буткявичюсом («Обзор» № 15/170, апрель 2000 г.):
«Корр.:
— Жертвы январских событий вы планировали?
Бут:
— Да.
— То есть вы сознательно шли на эти жертвы?
— Да.
— И вы не чувствовали угрызений совести ну… за то, что вы людей в общем-то подставили?
— Чувствовал. Но и мои родители тоже там были. Я не имел никакой личной гарантии. Вот это единственное мое оправдание. Там стояли мои папа и мама. Я не охранял себя даже бронежилетом. Я не имел какой-то личной охраны. Я просто играл, ясно сознавая, что произойдет. Но я хочу сказать, по сравнению с тем, что происходило в других местах Союза, это были очень маленькие жертвы. Я не могу оправдать себя перед родными погибших. Но перед историей — да. Я могу сказать другое — эти жертвы нанесли такой сильный удар по двум главным столпам советской власти — по армии и по КГБ — произошла их компрометация. Я прямо скажу — да, я планировал это.
Я работал долгое время с Институтом Эйнштейна, с профессором Джином Шарпом, который занимался, что называется, гражданской обороной. Или психологической войной. Да, и я планировал, как поставить Советскую армию в очень неудобную психологическую позицию, чтобы любой офицер стал стыдиться того, что он там находится. Это была психологическая война. В этом конфликте мы не могли выиграть, употребляя силу. Это было ясно. И я старался перетянуть конфликт на другую фазу — на фазу психологической стычки. Я выиграл. Я могу сказать «я», потому что планы ненасильственной обороны были разработаны задолго до январских событий. И это лежало на мне как на человеке, со студенческих лет занимавшемся психологией. В том числе и психологической войной как дисциплиной.
— Вы не обижайтесь, но вы стали своеобразным психологическим провокатором, вы просто спровоцировали…
— А как же? Да. Да, я намеренно шел на то, думая, какие действия будут. Зная, как будет выглядеть игра с их стороны. Знаете, наверное, такой старый анекдот про военных: вскрывают череп военному и смотрят, что между ушей мозгов нет, есть только красная нить. Никто не знает, для чего эта нить. Давай перережем. И уши отвалились. Оказывается, нить была для поддержки ушей. Там есть только одна нить. ОНИ работают очень прямо. В Советском Союзе в военной среде не было разработано психологических операций, все действовали по одной, очень примитивной схеме. И я это понимал. Вот и все.
— И вы этим успешно воспользовались…
— Да. Я знал, что они делают, знал, какая у них игра. Были мои разговоры тогда с Моисеевым, маршалом Советского Союза. Я знал, что выход Литвы из состава Союза в их планах, для меня не было какого-то недопонимания, что тут происходит. ОНИ играли очень ясно, я имею в виду группировку вокруг Ельцина, шло все это брожение, и просто я знал, что нельзя допустить, чтобы нас раздавили. Так и шла игра. Вы все это напишите. Мне надоело политиканство, я хочу очень прямо сказать, что было сделано. Я не хочу что-то скрывать».
В этом интервью Буткявичюс подтвердил, что литовская сторона активно участвовала в подготовке январских событий и планировала жертвы со смертельным исходом. Интервью объясняет, почему известие о гибели людей у вильнюсской телебашни вызвало столь спокойную реакцию Ландсбергиса и депутатов ВС Литвы на заседании ночью 13 января 1991 г.
Естественно, апрельским интервью Буткявичюса заинтересовалась Генпрокуратура Литвы. Вслед за ним последовало майское интервью (от 12–18 мая 2000 г.), которое Лопатинская взяла у Буткявичюса, прилетевшего из Иордании через Франкфурт-на-Майне, прямо в аэропорту. По поводу того, что в Генпрокуратуре изучают его интервью, Буткявичюс заявил: «Я отвечаю за свои слова. За исключением тех случаев, когда редактор или журналисты искажают смысл. Речь — о последнем интервью в газете «Летувос жинес». Когда из того, что было мною сказано, не было оставлено ни одного моего слова или предложения».
Лопатинская в ответ задала вопрос по поводу своего апрельского интервью: «Надеюсь, я в своем интервью не исказила истину?
— Нет. Я рад. И поэтому в данный момент мы разговариваем. Вы просто передали мои мысли. И все».
В майском (2000 г.) интервью «Обзору» Буткявичюс в основном рассказывал о своих взаимоотношениях с Ландсбергисом. Январские события упоминались только в контексте вышеприведенного вопроса Лопатинской. Тем не менее 19 мая 2000 г. Буткявичюс написал объяснение в Генпрокуратуру Литвы по поводу интервью, опубликованного в майском номере газеты «Обзор».
В этом объяснении Буткявичюс изложил позицию по поводу якобы клеветнических утверждений, постоянно приписываемых ему. Он заявил, что некоторые лица, в том числе и журналисты, сознательно пытались представить читателям январские события как заранее спланированную литовской стороной провокацию, что является клеветой. При этом Буткявичюс подчеркнул, что только так он может оценивать публикацию, появившуюся в газете «Обзор» от 12–18 мая 2000 г. Текст этой публикации с ним якобы не был согласован, и в нем использованы утверждения, вырванные из контекста.
Хотелось бы поверить этому объяснению Буткявичюсу, как это сделали литовские прокуроры, но обратимся к последующим интервью, которые наш герой после вышеупомянутого заявления в Генпрокуратуру Литвы дал той же Н. Лопатинской. (См. «Обзор» № 27 /182 и № 29 /184, июль 2000 г.) В этих интервью Буткявичюс не высказал ни одного замечания в адрес Лопатинской по поводу искажений его высказываний. Впечатление такое, что заявление об этих искажениях в Генпрокуратуру Литвы писал кто-то другой.
В июльском интервью Лопатинской Буткявичюс заявил об ответственности союзных властей за события 1991 г. По его мнению, вместо Бурокявичюса литовским прокурорам следовало: «вызывать Горбачева, вызывать Варенникова и надо вызывать Ачалова. Надо вызывать Овчарова, заместителя командующего Прибалтийским военным округом. Все теперь кричат про Усхопчика. Имею в виду — все ландсбергистские товарищи. По моим данным — Усхопчик был единственным среди всех этих высокопоставленных офицеров, который отказался применять военную силу в городе против мирных жителей. И тогда он был устранен. Отстранен от командования накануне январских событий. И все командование на себя перенял Овчаров.
…Разве можно говорить о том, что Усхопчик отвечал? Это глупо, так как в Вильнюс приходили директивы с подписью Горбачева. Директивы шли на три адреса: на имя Пуго, Крючкова и Язова. В соответствии с этими директивами и принимались технические решения».
Буткявичюс также посетовал о перипетиях политической судьбы литовских коммунистов, обвиненных в январских событиях. Далее Буткявичюс рассказал о взаимоотношениях Ландсбергиса и президента Литвы
