мать? Мать-то меня любит?»
Иногда Шурочке казалось, что мать не любит её даже больше, чем она сама не любит мать. Иногда Шурочке было стыдно так думать о матери, и она искала ей оправдания: «Мать меня любит, только занята… мать меня любит, только не хочет отчима раздражать… мать меня любит, только воспитывает… и т. д., и т. п.»
Чем старше становилась Шурочка, тем реже она задавала себе эти вопросы, и тем реже придумывала на них ответы.
Задавай, не задавай вопросы — всё равно ответы были ясны.
Ответы на «любит — не любит» читаются сердцем. И Шурочка с сожалением и привычной болью призналась себе, что давно уже знает все ответы.
Поэтому она и не сомневалась в том, что мать поддержит отчима.
«Да, наконец-то я перестану мозолить им глаза», — подумала Шурочка, и сказала:
— Спасибо. А вообще… поверьте, мне жаль… так жаль…
Шурочке, и правда, было жаль безвременно погибшей дочери отчима, чьё место ей пришлось занять, волей-неволей.
И, почему-то, себя было жаль… И уезжать из дома было жаль, очень жаль. Казалось Шурочке, что это — насовсем, навсегда. Как будто обрывалась тоненькая ниточка, которая связывала её с матерью.
Обрывалась надежда — вновь обрести потерянную любовь…
Шурочка представляла себе обледеневшую дорогу, последний скрип тормозов, последний удар, боль, крик погибающих людей…
И ей казалось, что там, на месте той, почти незнакомой ей девушки, должна была быть она. Она, Шурочка.
«Вот, тогда бы я точно никому не мешала — думала Шурочка. — Тогда бы мама опомнилась, да начала бы плакать по мне… Тогда бы пожалела она, что меня не любила!»
Но это были глупые, детские мысли. И толку от них — никакого не было.
Потому, что человек предполагает, а Бог располагает.
Так, ни жданно, ни гаданно, оказалась Шурочка, в середине первого курса, одна в однокомнатной квартире. Одна, совсем одна!
То, о чём её однокурсники, в массе своей, не смели и мечтать, — Шурочка получила просто так, волею судьбы, не прикладывая к этому никаких усилий.
Глава 4
Начала Шурочка потихоньку обживаться, устраиваться в своём новом жилище. Мебель в квартирке была. Старая деревянная мебель, облупившаяся от времени. Шкаф с мутноватым зеркалом и скрипучими дверцами, буфет со старой посудой и даже комод с пустыми ящиками, застеленными по дну старыми газетами. Числа на этих газетах были примерно тех лет, когда Шурочка родилась.
В нижнем ящике старого комода Шурочка нашла такую же старую, а, может, и ещё более древнюю икону, в простой деревянной рамке, под стеклом. Строго говоря, это была даже не икона, а пожелтевшая печатная репродукция иконы, изображающая Богоматерь с младенцем.
Шурочка стёрла с иконы пыль и поставила икону на комод. А старые газеты собрала и сложила их в нижний ящик комода.
Кровать была такая же старая, как и всё остальное. Большая, двуспальная кровать, застеленная скромным гобеленовым покрывалом. Круглый стол, покрытый зеленоватой клеенкой в клеточку. Вот, собственно, и всё нехитрое убранство.
Телевизор ещё был, телевизор, который стоял пока на полу. Телевизор Шурочка привезла с собой. Мать отдала ей второй домашний, с небольшим экраном. Пока Шурочка не купит свой.
И на кухне почти ничего не было. Только старый кухонный шкаф, маленький столик, маленький, обшарпанный холодильник, да газовая плита.
Как зачарованная, передвигалась Шурочка по чужому жилищу. Ей казалось, что смотрят на неё из углов все те, кто жил здесь раньше, до того, как она, Шурочка, вошла сюда, под эту крышу.
Кто открывал вас, дверцы старого шкафа? Кто спал на этой кровати? Кто крестился перед иконой?
Может быть, квартирка эта ждала законную наследницу, дочь отчима? А пришла сюда она, Шурочка, не жданная, не званная… Как всегда…
— Не гони меня, — сказала Шурочка вслух, обращаясь к старой иконе, смотрящей на неё с комода. — Я не хотела, чтобы она погибла.
Икона не ответила, но Шурочке показалось, что Богоматерь посмотрела на неё благосклонно. Ну, не то, чтобы совсем благосклонно, а как бы говоря:
— Ну что мне с тобой делать? Живи. Человек предполагает, а Бог располагает. Только не делай глупостей, раз уж в живых осталась ты, а не она!
— Ладно, я постараюсь, — ответила иконе Шурочка, и ей стало немного спокойнее на душе.
«Ладно, надо жить. Сейчас я всё вымою, вычищу. Куплю новые шторы, да привезу кой-чего из дома. И буду жить, да радоваться. Вон, наши все, в институте, мечтают одни пожить! Девчонки вообще мне завидуют! Кого хочешь, и когда хочешь, можно приглашать. Хочешь — девчонок, а хочешь — парней! Да! Парней можно приглашать!»
И Шурочка представила себе… как может быть здорово… и, может быть, она позовёт сюда того, кого полюбит…
Не было ещё любимого у Шурочки. Не было ни любимого, ни просто «бой френда», дружка — как это теперь называется.
В школе-то Шурочка всем советы давала. Всем говорила, что считает эти «любви» ниже своего достоинства. Может, окружающие этому и верили.
Но в глубине души Шурочка точно знала, что мешает ей пуститься, сломя голову, в любовные приключения.
Больно было Шурочке это сознавать, да ничего не поделаешь. Из песни слова не выкинешь, как говорят. А мешал ей эдакий трудно перевариваемый коктейль: из морали, трусости и нелюбви.
Да-да, именно так.
Из хорошего, «правильного» воспитания, из страха сделать что-нибудь не так, как надо, чтобы не дай Бог, не разозлить мать. И из нелюбви, вечной, мучительной нелюбви… Печальная картина.
Так вот и не «была» Шурочка ни с кем до сих пор.
— Печальная картина, — сказала Шурочка вслух и снова посмотрела в сторону иконы.
Икона ничего не ответила.
— Молчание — знак согласия, — снова сказала Шурочка.
Новая квартира сулила Шурочке новую жизнь. Замирало сердечко, представляя, какой она будет, эта новая жизнь. Такие открывались перед Шурочкой перспективы, такие возможности…
«Хватит мне быть правильной! — решила Шурочка. — Я теперь совершенно свободна и не завишу ни от кого. Хватит мне делать всё, как надо! Они сами меня выселили, и теперь уже — не надо мне их бояться. Я теперь знаю, как я буду жить… Я — сама себе хозяйка! Я буду — как все!!»
И Шурочка отбросила сомнения. Она принесла из ванной ведро воды, тряпку и врубила магнитофон на полную громкость.
Магнитофон у Шурочки был свой, подаренный ей на день рождения.
Итак, Шурочка врубила магнитофон на полную громкость, и музыка взревела.
«Я буду, как все!», «Я буду, как все!» — ревела музыка.
Шурочке казалось, что именно это поют визгливые певцы на своём иностранном языке. И она стала им подпевать. Ни в склад, ни в лад, честно говоря. Зато — с душой!
Конечно, конечно. Если с нелюбовью всё довольно сложно, то вот трусость и мораль — они ведь в нашей власти, не правда ли?
