бросилась к зеркалу. Коля деликатно отвернулся.
— Нет, ты посмотри… На самом деле румянец!
— Да вижу я. Успокойся.
— Чего видишь? Ты же спиной ко мне сидишь.
Русалка повернула голову и обнаружила Шмелёва внимательно изучающим надраенные пластины собственного парадного доспеха. А в просочившемся сквозь полотняные стенки свете в них отражалась…
— Ой, чего подсматриваешь?
— Сама попросила.
— Только на щеки.
— Что, кроме них, и показать нечего? По моему мнению, и остальное очень даже ничего.
— Дурак! — Яна вернулась и повалила Николая на постель. — Я стала человеком!
— Да ну? — Шмелёв отбивался с видимой неохотой, провоцирующей русалку на более решительные действия. — А раньше? Что-то сегодня ночью не заметил ничего нечеловеческого.
— Не понимаешь… Горячая кровь… Я — человек!
— Конечно, — согласился Коля. — Теперь тебя комары будут кусать. Вот сюда… и сюда… а тут вообще загрызут.
— Убери руки, охальник. Нет, не убирай… и…
— Ну что же ты ничего не ешь? — Яна с тревогой заглянула в глаза любимого. — Только что с таким аппетитом завтрак планировали…
Николай молча положил обратно на тарелку так и не разделанного рака — дань русалочьим гастрономическим пристрастиям. Уже не первый раз замечал у себя подобное — как только запах еды начинает вызывать отвращение, так сразу жди вестей. Вот разве что еще не научился различать, насколько они поганые. То, что плохие, это однозначно, но вот степень их поганости… Над этим еще предстоит поработать. Подобное случалось совсем недавно, перед сообщением о паническом и незапланированном бегстве Орды от стен Алатыря, и потом, неделю назад, когда барыгов все же удалось перехватить на южной дороге, но на поле боя осталась чуть не четверть татинской армии. И вот сейчас.
Послышался вежливый стук в закрепленный у входа щит, и голос неизменного Ромы Кутузова сообщил через стенку шатра:
— Государь, к тебе Патриарх.
— Так пусть заходит, чего орать-то.
Тут же откинулся полог, и появившийся на пороге Савва осенил Николая и Яну широким крестом:
— Мир да любовь дому сему.
— Ага, — согласился Шмелёв. — Присаживайся.
Предстоятель не стал чиниться и прошел за стол, где сразу же налил себе полный стакан «Годзилковой особой». Выпил единым духом и крякнул довольно, вытирая губы рукавом походной рясы.
— Петрович, с утра?
— То грех малый, отмолю, — отмахнулся Савва и потянулся за куском истекающего янтарным жиром балыка.
Коля пожал плечами — отмолит так отмолит, его дело. Лишь бы это не помешало сегодня же вечером провести торжественное венчание. Именно так, сразу после победы и в окружении воодушевленной армии, которой еще долго вылавливать по лесам недобитков. Пусть хоть праздник у людей будет.
Узаконить свои отношения с Яной Шмелёв решил только что, едва увидел Патриарха. Его будущие дети не будут байстрюками или этими… как их там… бастардами. И двоеженством это считаться не будет, ведь мир другой! А любовь… А кто сказал, что ее нет? Пусть немного не такая, более спокойная и рассудительная, но именно она.
— Так что за новости у тебя, Петрович?
— У меня? Это, скорее, у тебя новости, Николай Васильевич.
— Да?
— Да-да, именно. Гости приехали. Может быть, слышал, как среди ночи ломились? Охрана еле-еле пинками прогнала.
— Опять посольство?
— Ну…
— Откуда на этот раз? Уж не Царьград ли мира запросил?
— Не-а, не угадал. Из Кьявска прибыли.
— Князюшка ихний чего-то хочет?
— Хуже, — вздохнул Савва. — Сама Верховная Рада заявилась.
В княжеской памяти что-то щелкнуло, и перед глазами всплыла давняя-предавняя картинка из телевизионного выпуска новостей.
— Верховная Рада? Как же, помню — оранжевые палатки на Майдане, бабка Параска с пузырем самогона, рябого мужика еще салом отравили, бледная девка с хлебобулочным изделием на голове… Да, еще постоянный мордобой из-за микрофонов на заседаниях. Так она что, в полном составе сюда пожаловала?
Патриарх не торопился с ответом, придвинув к себе большое блюдо с вареными раками:
— Ох и умаялся… Так чего ты спрашивал? Про состав? Тут ничего сказать не могу, а вот с полнотой, княже, угадал — пудов на двадцать потянет. И это не считая микрофонов — хоть и прячет, но оттопыриваются зело преизрядно.
— Что оттопыривается?
— Да микрофоны же! Ох, и здоровы!
— У кого?
— У нее, у Верховной Рады.
Тут Шмелёв окончательно запутался:
— Погоди, Петрович, ты вообще о чем рассказываешь?
— Как это о чем? — удивился Савва. — Ты разве не держишь руку на пульсе современной политики?
Николай вспомнил, где последнее время держал руку, причем не одну, а обе, и немного смутился. Яна же покраснела и закашлялась. Но отче не обратил внимания на некоторую заминку и пояснил, что Верховная Рада — это человек. Более того — она бывшая жена бывшего кьявского князя, придушившая муженька подушкой, перетопившая своих бояр в Данупре в почти полном составе и присвоившая себе титул Верховной. А Рада — имя. Рада Ашотовна Сарумян.
— Ни хрена себе! — удивился Шмелёв. — И чего она от нас хочет?
— Замуж.
— За кого?
— Ну не за меня же? Староват буду — старше ее года на полтора.
— А тебе сколько?
— На Покров восьмой десяток пошел.
— А ей, значит… Погоди, уж не хочешь ли сказать…
— Ага, за тебя замуж.
Яна резко встала, чуть не опрокинув стол, и решительно пошла к постели, где достала из-под подушки револьвер. Вполне профессионально откинула барабан, проверяя наличие патронов, и попыталась засунуть его за пояс. Вот только поясов у ночных сорочек не предусмотрено, и огнестрел упал на пол, перевернулся несколько раз и остался лежать у ног Патриарха. Савва с кряхтением нагнулся, и опасное оружие перекочевало в карман его рясы.
— Отдай огнестрел, Петрович, — попросила русалка, сверкая глазами.
— Обязательно отдам. Только скажи, девонька, куда же ты направляешься?
