дыханием. Готовит что-то новое? Думать некогда, ноги сами несут вперед и вверх, только бешено колотящееся сердце мешает легким протолкнуть в горло очередной глоток воздуха. Кажется, еще чуть-чуть, и выплюну его, изжеванное ноющими от недостатка кислорода зубами.
Первым выскакиваю на площадку и тут же спотыкаюсь о лежащее за высоким порогом тело. Под ним темная лужа — все же зацепили, держался сколько смог, а потом… Потерял сознание или умер?
— Пап, живой?
— Не знаю, посмотреть нужно.
— Да я не про этого. — Андрей пинком перевернул человека и вздрогнул, натолкнувшись на полный ненависти взгляд. — Чего это он так смотрит? Как Ленин на буржуазию.
— Не обращай внимания — обычная нелюбовь оседлого жителя к кочевникам.
— Мы разве кочевники?
— В данный момент, пожалуй, да. Мы же не заботимся, как этот мельзавод будет дальше существовать, твоя задача взять добычу и уйти. А потом — хоть трава не расти. Похоже?
— Ага, бредуны — изгои тьмы, — согласился сын. — Ну что, пойдем дальше?
— Погоди, раненого перевязать нужно.
— Зачем?
Ну как объяснить? Десять минут назад готов был задушить противника голыми руками, а сейчас не могу. Было в его взгляде что-то такое… мешавшее просто добить выстрелом в голову. Тоска? Безнадежность? Та же ненависть? И почему она, если видит нас в первый раз?
Не дождавшись ответа, Андрей пожал плечами, достал запакованный в плотную бумагу бинт, а пропитавшуюся кровью куртку просто разрезал ножом. Пуля вошла под левую ключицу, скорее всего от рикошета, так как выходного отверстия не было. Неприятно — представляю, что мог натворить этот смятый комок металла, попади он в живот. Точно намотал бы на себя половину кишок. Да и сейчас не намного лучше.
Раненый с удивлением на худом, заросшем седой щетиной лице следил за нашими действиями и молчал. Не знаю, что ожидал, но явно не оказания первой помощи. Плотно сжатые губы побелели.
— Андрюш, тащим его на толкач.
— Зачем?
— Честно? Не знаю.
Сын хотел что-то сказать, открыл рот, но, подумав, махнул рукой:
— Потащили.
— Так что вам еще повезло, что не пошли через главные ворота.
— Если бы я знал, где они…
— И говорю — повезло, — раненый вымученно улыбнулся. — Все основные сюрпризы там, а на галерее так… подвернувшееся под руку.
— А если бы убил, Иваныч? Или мы тебя? — Андрей поправил одеяло и вопросительно посмотрел на лежащего. — Легче бы стало?
Ответом все та же улыбка, на этот раз извиняющаяся:
— Людям свойственно ошибаться. Тем более что я мог подумать, увидев ваш толкач?
— Это точно, — усмехнулся сын. — Хорошо еще, у тебя оружия не было.
— Пистолет был. С одним патроном. Там, наверху, просто не успел…
Да, завела жизнь человека так, что о несостоявшемся выстреле себе в голову говорит с каким-то сожалением. И в принципе, прав. После Нашествия их осталось двадцать четыре — примерно треть ночной смены. Владимиру Ивановичу повезло — с ним работали жена и дочь, устроенная по блату на время школьных каникул. Хоть и в ночную, хоть и на оклад в три тысячи рублей, хоть и с нарушением всех КЗоТов, но для двенадцатилетней девчонки возможность заработать на велосипед…
Жили как умели, пекли хлеб, благо было из чего, раскопали маленькие заводские газоны и клумбы под огородики. Сажали в первую очередь лук и чеснок, да больше и не было ничего. Кому в голову придет брать на работу сырую картошку или огуречные семена? Из-за них, кстати, в первое же лето потеряли шестерых — только один смог вернуться из рейда на улицу Рождественскую в специализированный магазин. Километр туда, километр обратно… шестеро.
На следующий год стало полегче — наладили меновую торговлю с образовавшимися в пустом городе анклавами. Собирались на острове, отделяющем Гребневский канал от Оки. Его каждую весну полностью заливало водой, так что тваренышей можно было не опасаться. Ярмарка просуществовала ровно два месяца, а потом все смыло волной прорвавшего плотину водохранилища. Вместе с находившимися там людьми.
Рассказывая об этом, Никитин помрачнел — в тот день он потерял жену. А всего на заводе осталось девять человек. Поэтому приплывшего на толкаче Негодина встречали как дорогого гостя и долгожданного спасителя. Перспективы переселиться из опасного города в край молочных рек и кисельных берегов радовали ровно до утра — закончивших погрузку мешков с мукой местных поселенцев расстреляли тут же на набережной. Зачем? Этого Владимир Иванович не знал. Сам он уцелел случайно — подвернул ногу, проверяя, плотно ли закрыты люки бункеров, и спуститься вниз не успел. А потом сжимал кулаки в бессильной ярости, провожая взглядом судно, на котором увозили его дочь Наташку.
Троих охранников, оставленных Негодиным сторожить хлебное месторождение, он сжег вместе с караулкой на проходной в первую же ночь, облив бензином деревянную пристройку. А решетки на окнах и подпертая снаружи дверь не позволили никому уйти от возмездия. Справедливого или нет? Никитин считал, что справедливого. И, наверное, был прав.
Из Павлова приплывали еще дважды и оба раза уходили с большими потерями. Попытки обойти завод посуху и штурмовать со стороны горы тоже провалились — оголодавшие твареныши стали неожиданными союзниками. А с реки…
— А с реки я все заминировал. Где растяжки поставил, где «вьетнамские самострелы» закопаны, волчьи ямы еще… Там вода почти к забору подходит, на нем колючая проволока и «егоза», а внизу на ширину три метра все сплошняком…
— Ты где столько гранат нашел? Не поверю, будто они вот просто так везде кучами лежали и тебя дожидались.
— Сделал.
— Сам?
— Ну… я же инженер-механик, а не хрен собачий. Селитру из магазинов таскал, кое-какие химикаты… Запалы терочные.
— А в магазин как, пешком?
— Ползком.
Способ, изобретенный Владимиром Ивановичем для путешествий по городу, отличался простотой, наглостью и безумием. Обыкновенный деревянный ящик, размерами и формой напоминающий крышку гроба, переворачивался и ставился на колеса от детского велосипеда. Маленькие такие, боковые. И вот в этом танке можно было вполне передвигаться по улицам на четвереньках. Правда, очень медленно, постоянно приходилось пережидать, когда привлеченные движением твареныши успокоятся и разбегутся. Я бы так не рискнул — сутки добираться до площади Горького и обратно. Когда-то на это уходило минут двадцать-двадцать пять, только подняться по Похвалинскому съезду.
Выговорившись, Никитин как-то обмяк, будто выдернули из человека тот стержень, что помогал жить и держаться. И огонек в глазах, загоревшийся было от подробностей захвата дебаркадера и «РТ-300», погас. Погас и больше не загорался.
— Я помогу вам.
— Чем? — Андрей скептически оглядел беспомощно лежащую в кровати фигуру.
— Ну-у-у… чем сумею.
ГЛАВА 9
