На ощупь, не открывая глаз, натягиваю штаны и автоматически наматываю портянки. Не первой свежести, но сойдет. Привык к сапогам так, что совсем не чувствую их вес на ноге. Чистая футболка из капитанских запасов. Бритвенный одноразовый станок тоже его. Умываться. Но спать-то как хочется! И кто сказал, что с возрастом люди начинают страдать бессонницей? Не верю.
Двенадцать ступенек вверх, и упираюсь в дверь гальюна. Как раз то, что нужно. Внутри обычный унитаз. Раковина из нержавейки по типу сортирной плацкартного вагона. Направо, за пленочной шторкой, душевая. Мое спасение там, и все раненые мира могут подождать, пока я оживаю под упругими горячими струями. Никаких холодных или контрастных — проснусь только под обжигающим, на грани терпения или даже чуть за ней. Вода явно не забортная — или дождевая, что маловероятно, или привезенная специально из родника. Блаженство! И я снова живой!
Никитин встречает меня, отмытого до скрипа кожи, чисто выбритого и благоухающего «Тройным» одеколоном, виноватой улыбкой. Что это все улыбаются второй день, как японский премьер-министр на очередной годовщине Фукусимы? Так смешно выгляжу?
— Николай Михайлович. — Надо же, запомнил. — Извини.
— За что?
— Хотел помочь, а сам…
— Ерунда, справимся.
— Без меня — нет. Там компрессор заводить нужно, давлением выгонять. Само не посыплется.
— Это примерно, как на цементовозах?
— Похоже, — согласился Иваныч и закусил губу.
Ну и видок у мужика! Похмелье, боль от варварской операции, температура наверняка еще держится. Его бы сейчас печенкой твареныша накормить, хотя бы соленой, но пока нельзя. Еще день-два, там и пробовать будем. Иначе с непривычки проблюет часа полтора, может рану потревожить.
— Володя, ты чего звал-то? Только извиниться? Мог бы и потерпеть.
— Не только. — Никитин закрыл глаза и попросил: — Когда будете уезжать, пистолет мне оставь.
— Не понял…
— А чего ты не понял? — Иваныч говорил тихо, срываясь на свистящий шепот. — Муку погрузите и уматывайте отсюда к ядреной матери. Так доходчивей?
— Пистолет, значит? И с одним патроном, так? А нож тебе ритуальный не отковать, самураю недоделанному?
— Не твое дело!
— Нет уж, извини, мое. — Я без замаха двинул раненому в глаз. Кулаком — пощечины мужчинам не к лицу. — В самопожертвование решил поиграть, сука? Боишься обузой стать?
Никитин молчал, отвернув морду к стене.
— Ну и молчи. Знаешь… там, наверху, в галерее… там бы не только пистолет дал, сам бы удавил. Но не смог, как видишь. Так что живи и не пытайся соскочить. Жизнь, она ведь та же работа, только ответственности в ней больше. И в основном не за себя.
— А толку в моей жизни? Жена погибла, дочь… — Иваныч запнулся, на глазах выступили слезы и дрогнул голос. — Дочь тоже погибла. Даже отомстить некому стало.
— Дурак ты, Вовка.
— А ты?
— И я дурак. Но только верю, уж извини за пафос, что мир жив, пока живы его последние защитники. А дурак в том, что хочу оказаться в этой очереди даже не предпоследним. И детей подвинуть как можно дальше.
— Дети…
— Да, Вова, дети. Хочешь подохнуть? Да пожалуйста! Но только знай — если завтра они начнут умирать с голоду, то это из-за того, что один мудак не увидел смысла в их жизни.
— В своей.
— Да кто сказал, что она твоя?
— А…
— Заткнись! Ты же инженер-механик? Вот и будешь работать по специальности. А то как в каменном веке живем, скоро с топором на лампочку бросаться начнем. Интеллигенты, мля… Не дергайся, это не тебе. Ветряк поставить сможешь?
— Смогу.
— И чего тогда раскис? Дел выше крыши, а он об одном патроне мечтает. Хуюшки тебе, Иваныч! Лучше прикинь, какое и сколько барахла с собой возьмешь.
— Хорошо, составлю список. Еще бы в библиотеку попасть, в техническую. Книги кое-какие прихватить, справочники и прочее…
— Книги? Будут тебе книги. Сегодня же и будут.
Что нужно человеку для хорошего настроения? Да всем по-разному — кто-то предпочитает вкусно поесть и завалиться на диван, наращивая объем брюха и задних полушарий, кому-то нужны водка или женщины (то и другое вместе сочетаются часто, но плохо). Мои же потребности больше — желательно видеть перед собой цель. Не глобальную цель жизни, на такое не замахиваюсь, а ежедневную, можно сказать — промежуточную. Им бывает не только патрон, не правда ли?
А теперь она есть, во всяком случае — на ближайшие несколько часов. И поэтому я напевал:
Правда, это Волга, а не Ангара, и вместо зари — попутное, еле заметное из-за разлившегося водохранилища течение. Но все равно хорошо. Наш «РТ-300» вышел из устья Оки, с трудом протиснувшись под старым Канавинским мостом, оставив слева Стрелку. Вернее, то, что от нее оставалось — несколько торчащих из воды кранов, крыши складов, собор Александра Невского и областное ГАИ, на удивление хорошо сохранившее последний этаж. Справа пейзаж интереснее, со спускающимся к реке Кремлем, с Чкаловской лестницей и памятником самому Валерию Павловичу наверху. Вот только катера на набережной нет, наверное, смыло водой или унесло ледоходом в одну из весен. Нет, второе вряд ли, течение слишком слабое. Но все равно жалко. Этот катерок поставили в память о Волжской Военной флотилии, даже пулеметы на палубе торчали, и была в Нижнем Новгороде добрая традиция… Да, была. Молодожены приезжали к «Герою» прямо из ЗАГСа и повязывали на валы винтов разноцветные ленты. Женихи на один, невесты на другой. На счастье.
Где сейчас это счастье и те женихи с невестами? Смыло… Волнами, жизнью, смертью… Может, кто и остался.
Но что все о грустном? Мы живы, и нам жить. А прошлое… что ж, в него бывает полезно оглянуться, но смотреть лучше в будущее. Оно всегда светлое и хорошее. Наверное, так. Во всяком случае, надеюсь на это.
Знакомые все места, исхоженные вдоль и поперек как днем, так и ночью. По берегу — ногами, по воде — на веслах и под мотором. Скоро будем дома. Дома… если он остался, и если его еще можно назвать домом. Сколько в нем прожили? Четырнадцать лет, так, кажется. Немало. И опять все строю, строю, строю… Привычка?
А вот на террасе крутого берега — церковь. Больше пятисот лет мои предки в ней крестились, венчались, отпевались. И даже в новые времена, когда для скорости процедуры вокруг алтаря водили хороводы из восьми пар молодоженов одновременно, местные жители в таком непотребстве не участвовали. Скромная гордыня, притом наследственная, отроду не знавшая над собой крепостного права и барина.
— Невместно! — так перед моим венчанием говорила старшая сестра моего же деда, потрясая перед носом отца Евгения сухонькими кулачками. — Саргаям то зазорно!
Взыграла в бабушке буйная шляхецкая кровь, щедро замешанная на казацкой закваске. И пусть нет на
