«Должность немного по-другому называется, но суть угадал. Возьми с полки пирожок».
«Что?»
«Не обращай внимания. Какие проблемы, эйнеро?»
У зверя дыхание перехватило от почтения и благоговения — его заметили и о нем беспокоятся! И даже хотят помочь. Он сосредоточился, стараясь не упустить в передаваемой картинке ни одной мелочи — для него это может быть мелочью, но тот, кто Стоит Рядом, наверняка имеет свое, единственно правильное мнение.
«Хренассе, герой отыскался».
«Я?»
«Ты герой, да. Лев комнатный. Погоди, сейчас переключу на высокое начальство».
«Саму?..»
«Ясен пень — орлы мух не ловят».
В мозгах опять щелкнуло, засвистело так, что болезненно заныли клыки, промелькнула морда одноухого собрата с выпученными глазами, и появилось лицо. Лицо, при виде которого захотелось застыть и больше никогда не двигаться. Можно даже не жить — все, что будет дальше, лишь мгновение по сравнению с сегодняшней краткой, но вечностью.
«Останавливаешь прекрасное мгновение, Фауст?»
«Великая?»
«Давай без чинов, боец. Читать-писать умеешь?»
Зверь тоскливо завыл и несколько раз с силой ударился головой о землю, проклиная неведомых составителей Программы за врожденную неграмотность. Это из-за их подлого коварства он не сумеет стать полезным воплощению самой Старшей Матери.
«Не умею. Прикажи умереть».
«Еще один самурай. Отставить харакири и сеппуку! Слушай сюда… пройдешь вперед, встретишь этого мужика на берегу и скажешь… А, ну да… Потом Василий возьмет управление на себя, он и решит, что нужно сделать».
«Василий?»
«Тоже хочешь собственное имя?»
«Разве можно?»
«Мне можно все. С этого момента будешь Пафнутием. Сокращенно — Пафик. Вперед, боец, и не вздумай по дороге сдохнуть!»
А над рекой неслась песня:
Никитин напевал, одновременно пытаясь разобрать текст по методу Чертобоя-старшего. Получалось нечто… нечто… да, нечто и получалось! Во-первых, по морю ходят, а не плавают. Тем более не ездят, как написал неизвестный автор. А во-вторых, чувствуется в последней строчке какой-то привкус либерализма. Что значит «эта земля»? Все помнят — вначале было слово. И слово было — «эта страна». За ним последовали остальные прелести разгула демократии. Нет уж, хватит, наелись досыта. Надо поосторожнее с песнями… Лучше стихи читать, только не лирические, а что-нибудь вроде «Левого марша», идеально подходящего под темп гребли.
Нет, это тоже не пойдет — строчки воспринимаются как команды, и лодка начинает вертеться на месте против часовой стрелки.
Когда Владимира Ивановича в очередной раз развернуло лицом к берегу, он разглядел сделанную на мокром песке надпись:
«Мужик, тебе здесь чего надо?»
— Люди! Это же люди! Товарищи, меня кто слышит?
Ответа нет, только ниже по течению следующая строчка:
«И незачем так орать! В город не ходи — снег башка попадет».
— Ты кто?
Крик Никитина отразился от береговой кручи и вернулся эхом. Неразборчивым. Но третья фраза перевела:
«Конь в пальто. Не рыпайся и сиди смирно, за тобой скоро придут».
— Чертовщина и мистика! — Иваныч плюнул в воду, распугав стайку уклеек, и решил не спорить с невидимым собеседником. — Хорошо, жду!
Выглядывающий из кустов зверь довольно оскалился, когда человек бросил за борт якорь. Вот он поерзал, устраиваясь поудобнее, достал из-под одежды большую емкость из прозрачного материала, раскрутил… Ритуальное возлияние? Скорее всего, оно и есть — только в качестве подготовки к Последнему Подвигу можно добровольно подвергаться воздействию жидкости, заставляющей содрогнуться весь организм. Вон как лицо-то перекосилось! А зачем нюхает ткань, прикрывающую верхнюю конечность?
Хищник поднял правую переднюю лапу, поднес к носу и шумно втянул воздух — никакого эффекта. Пахнет только землей, съеденной недавно птицей и… и опасностью! Он повернулся, готовый к броску и бою — поздно, слишком поздно… Выстрел почти в упор превратил грудь и голову зверя в месиво из шерсти, костей и крови.
— Твари позорные! — Бородатый человек сначала перезарядил дымящееся ружье и лишь потом подошел и пнул маленькое тельце. — К хозяйке торопился, урод? Ничего, и до нее еще доберусь.
— Эй, ты за мной? — Крик задремавшего было, но разбуженного близкой стрельбой Никитина заставил вздрогнуть. — Эй, на берегу!
Владимир Иванович нетерпеливо приплясывал в лодке, отчего та едва не черпала бортами, и махал руками, стараясь привлечь внимание.
— Греби сюда! — Бородач в ответ поднял над головой двустволку. — Тут уже безопасно.
— Я мигом!
Миг растянулся на долгие двадцать минут — зацепившийся за какую-то корягу якорь не хотел подниматься, и после нескольких безуспешных попыток пришлось обрезать мокрую веревку. «Чертобой будет ругаться, — промелькнула мысль. — Ну и пусть. Сделаю ему другой, или вообще штук тридцать — хоть обожрись этими якорями!» Но вот, наконец, последний резкий гребок, и надувнушка зашуршала носом по песку.
— Тебя Михалыч прислал?
— Ага, и он тоже, — усмехнулся незнакомец. — И привет просил передать. Нужен?
— Привет-то? Давай сюда! — Никитин улыбнулся удачной шутке. — А то все письма мелким почерком…
— Какие еще письма?
— Не понял… разве это не ты на берегу писал?
— Ах, эти…
— Ну! — обрадовался Иваныч и полез за пазуху. — Выпить хочешь?
— Да как-то…
— На задании нельзя? Служба, понимаю.
— Да вроде того.
— А я все-таки причащусь за знакомство. Стакана вот только нет, но и так сойдет.
Он отмерил пальцем половину из оставшегося в бутылке и, привычным жестом поднеся к губам,
