время для молодого врача, время, когда ему кажется, что он все знает, все умеет, все предвидит и ни в чьих советах и рекомендациях не нуждается.
Пациент, шестидесятипятилетний бизнесмен Каромоев, владелец сети ресторанов «Хинкал-лагман», прославившийся не столько благодаря своему богатству, сколько неистребимой привычке устраивать скандал везде, где только появлялся, сильно тяготился перенесенным инфарктом и его последствиями, в частности — урежением частоты сердечного ритма, то есть брадикардией. По идее, показанием к установке кардиостимулятора служит не брадикардия вообще, а только та, которая устойчива к медикаментозной терапии, или та, что приводит к выраженной гемодинамической недостаточности, иначе говоря, сказывается на нормальном кровотоке.
Каромоев пожелал установить кардиостимулятор. Как гражданину солнечного Узбекистана, никаких квот ему не полагалось, но если уж говорить начистоту, эти самые квоты не были нужны Каромоеву, потому что у него хватило денег как на покупку электростимулятора, так и на оплату пребывания в институте вместе со стимуляцией персонала. Пролежал он, на удивление, спокойно, не устроив ни одного из своих фирменных скандалов. Только на прощание Каромоев позволил себе немного лишнего, а именно, на правах пожилого человека, без пяти минут, можно сказать, аксакала, вознамерился потрепать Ирину Николаевну по щеке. Рука была перехвачена у самой щеки и опущена вниз не совсем по воле своего хозяина. Каромоев насупился, видно, пожалел денег, только что переданных врачу, и ушел.
Каромоев ушел, чтобы больше никогда не вернуться, хотя Ирина Николаевна приглашала его на плановые обследования и даже набросала на бумажке нечто вроде графика.
Иногда тромбу бывает достаточно самой малости для того, чтобы начать расти. Электрод, введенный в полость сердца, стал своеобразной «стартовой площадкой» для непоседливого тромба, который образовался, немного вырос и сорвался с места в большое путешествие по кровеносной системе. В склеротически суженной базилярной артерии[15] тромбу-гуляке понравилось настолько, что он решил там осесть.
Каромоев, как и подобает настоящему мужчине, умер на боевом посту. Он скоропостижно скончался во время чтения экспансивной и красочной нотации шеф-повару одной из своих «точек», уличенному в чрезмерных, не укладывающихся ни в какие рамки кражах провианта. На фразе «Я тебе покажу, коз…» Каромоев схватился за голову, захрипел, побагровел лицом и рухнул на выложенный серой плиткой кухонный пол. Несчастный шеф-повар так и не узнал, что ему хотел показать добрый хозяин и как именно намеревался обозвать — «козявкой», «козырем», «козодоем» или еще как-то иначе.
С учетом того, что незадолго до кончины Каромоев отобедал в этом же ресторане, заподозрили отравление, но вскрытие установило истинную причину смерти. Похоронив мужа, вдова отгоревала несколько дней, а потом написала жалобу на Ирину Николаевну, вот, дескать, если бы не она, то был бы мой муж жив и более-менее здоров. Мол, и кардиостимулятор покойному мужу на фиг не был нужен, это все врачи его раскрутили на установку, оказавшуюся роковой. Вдова была не слишком образованна, в административно-медицинских хитросплетениях не разбиралась, и потому, не мудрствуя лукаво, послала свою жалобу в министерство, откуда ее спустили директору института с пометкой «разобраться и сообщить о принятых мерах». Вот тут-то Ирина Николаевна и оценила, в каком чудесном месте она имеет счастье работать. Ее не отдали «на заклание», она вообще не пострадала, разве что выслушала краткую отповедь Валерии Кирилловны, ознакомившейся с историей болезни Каромоева и сделавшей вывод, что здесь можно было бы обойтись и без кардиостимулятора. «Всегда так бывает — если не очень надо, а сделано, то жди неприятностей», — сказала заместитель директора по лечебной работе. Лазуткина сокрушенно вздохнула, предвидя скорое и неприятное увольнение из института, но с увольнением она погорячилась, потому что в официальном ответе на жалобу, подписанном авторитетнейшими знатоками своего дела, было сказано, что «в действиях лечащего врача Лазуткиной И. Н. каких-либо ошибок и нарушений не выявлено». «С Дона выдачи нет!» — хмыкнула Валерия Кирилловна, ознакомив Ирину Николаевну и заведующую отделением с обеляющим их документом.
Не было бы счастья — да несчастье, то есть жалоба вдовы Каромоевой, помогло. Валерия Кирилловна запомнила молодую докторшу, которая не растерялась под градом вопросов, а попыталась грамотно оправдаться, и это, надо признать, у нее получилось. Годом позже в отделении интервенционной аритмологии летом сложилась серьезная ситуация. Заведующая отделением улеглась на долгое лечение, одна из докторов внезапно (это всегда случается внезапно) ушла в декретный отпуск, другая столь же внезапно уволилась, а у доктора Капанадзе в Батуми скончался родной дядя, старший брат матери, и отсутствовать на его похоронах было невозможно. Валерия Кирилловна вызвала Лазуткину и предложила ей поисполнять до приезда Капанадзе обязанности заведующей отделением. Лазуткина ужаснулась — ей пообещали помощника, клинического ординатора. А еще коварная обольстительница Валерия Кирилловна проникновенно и многозначительно сказала: «Это такой удачный шанс проявить себя, Ирина Николаевна…» Рубикон был перейден в одно мгновение — Ирина Николаевна согласилась, с трудом представляя себе, как на пару с клиническим ординатором, пусть и очень толковым, она будет тянуть такое сложное отделение.
Ничего — справилась. К возвращению Капанадзе освоилась настолько, что сдала ему не исполнение обязанностей, а часть палат. Когда месяц закончился, Ирина Николаевна принесла директорской секретарше Анне Сергеевне (сам Всеволод Ревмирович сбором дани себя никогда не утруждал) конверт с деньгами, несмотря на то что о необходимости соблюдения этого обычая ее, как начальника временного, никто не предупредил. Столь высокая сознательность и готовность следовать традициям не могли не остаться незамеченными, поэтому в день икс, когда старая заведующая окончательно сложила свои полномочия, Всеволод Ревмирович назначил вместо нее Ирину Николаевну, а на осторожное удивление кое-кого из подчиненных, смущенных молодостью новой заведующей, отвечал словами когда-то популярной, а ныне совершенно забытой песни: «Молодым везде у нас дорога».
Для полного профессионального комфорта Ирине Николаевне надо было постепенно заменить врачей своего отделения на более молодых, для которых она была бы не просто заведующей, а наставницей и непререкаемым авторитетом. Только тогда можно быть спокойной, как выражался отец, «за свой тыл». А пока до спокойствия далеко — тихоня Микешин из тех омутов, в которых водятся черти, никогда не поймешь, что у него на уме, Капанадзе спит и видит себя заведующим, сам не раз признавался, правда, с непременной оговоркой «уйти бы на заведование в какой-нибудь новый филиал», но знаем мы эти оговорки, а подколодная гадюка Довжик, хоть и не имеет никаких шансов на повышение, может сделать гадость чисто из зависти и вредности.
Моршанцевым Ирина Николаевна была довольна. Толковый, спокойный, умеет ладить и с пациентами, и с персоналом. Даже с Довжик нашел что-то вроде общего языка, во всяком случае, она нападает на него без злобы, вроде как по привычке. А еще Ирине Николаевне нравилось, как на нее смотрит Моршанцев. Иногда в его взгляде сквозил неприкрытый мужской интерес. «Какой прыткий юноша! — подумала польщенная Ирина Николаевна, впервые заметив этот интерес. — Заходит с обоих флангов — профессионального и личного». «Заходит с обоих флангов» — это тоже из лексикона отца. Однажды, когда Моршанцев сунулся к ней со своим сочувствием, Ирина Николаевна высказала, что она думает об этих его «поползновениях», и очень удивилась, что он не стал долго и бурно убеждать ее в обратном. Беспринципному карьеристу непременно полагалось долго и бурно убеждать. А Моршанцев, кажется, просто обиделся, культурно, по-московски, нахамил в ответ и ушел. Смешной… корчит из себя солидного человека, а иногда ведет себя как мальчишка.
«Мы, Лазуткины, народ непростой, гордый, — говорил отец. — На хромой кобыле к нам не подкатишь и на кривой козе нас не объедешь». Отец всегда стремился решать свои проблемы самостоятельно, отказываясь от помощи близких. А дальних за предложение помощи вообще мог послать куда подальше. Маленькая Иринка думала, что папа очень гордый (во всяком случае, так объясняла отцовское поведение мать), а когда подросла, поняла, что отец просто не любит ходить в должниках. Любое оказанное благодеяние делает человека несвободным, обязанным, и оттого благодеяния неразрывно связаны с унижением. Во всяком случае, Ирина Николаевна именно так и считала. Гены сыграли с ней странную шутку. Внешность сугубо материнская, изящно-утонченная, а вот характер — копия отцовского, ежисто- ершистого. И вдобавок постоянное стремление побеждать и преодолевать. Ирине Николаевне постоянно требовался допинг — пусть небольшая, но победа, самоутверждение, очередное доказательство своей состоятельности, подтверждение собственной исключительности. Перфекционизм чистейшей воды,
