Родина встретила блудного сына неласково.
Чайковский, немного подуставший от заграницы, предвкушал испытать радость при въезде в Россию. О
sancta
simplicitas
!
[3] Первым русским на русской земле, в местечке под названием Волочиск, как и положено, оказался жандарм. Жандарм был пьян в стельку, оттого медлителен, бестолков и груб. Наконец, он убедился, что четыре господина (брат Модест с воспитанником Колей, сам Чайковский и его верный Алексей) действительно дали ему четыре паспорта, а не три, как показалось вначале, и передал их в руки суетливого таможенного чиновника.
Маленький, лысый и очень говорливый, он засыпал Петра Ильича кучей вопросов, целью которых было узнать, не ввозят ли господа в пределы Российской империи какую-нибудь контрабанду. Не удовлетворившись отрицательным ответом, он велел подручным перерыть весь багаж прибывших (извинений принесено не было) и все- таки нашел требуемое — платье, купленное Петром Ильичом по поручению сестры в Париже, куда он выбрался из Кларана на несколько дней, чтобы показаться докторам.
—
За новые платья положено платить пошлину! — обрадовался чиновник.
—
Хорошо, хорошо, — согласился Петр Ильич и попросил: — Нельзя ли скорее?
—
Извольте обождать.
Проклятый болтун добрую четверть часа мял Сашенькино платье измазанными чернилами пальцами, сверялся с каким-то справочником, подсчитывал на счетах и объявил:
—
С вас причитается четырнадцать рублей!
—
Помилуйте! — возмутился Петр Ильич. — Я за него в Париже всего-то семьдесят франков платил!
—
То в Париже, — оскалил гнилые зубы чиновник.
По вековому обычаю, таможенный служитель выпрашивал мзду. Если сейчас сунуть ему в потную ладонь трешницу, то пошлина снизится до двух рублей, если не улетучится вовсе.
«Лучше уж уплачу в казну, чем стану унижаться перед этим пройдохой», — решил Петр Ильич и с соблюдением всех формальностей уплатил четырнадцать рублей пошлины.
—
Зря вы так, — шепнул ему на ухо экономный Алексей, но, поймав взгляд барина, сразу осекся.
Не лучше своих предшественников оказался жандармский капитан.
—
С какой целью изволили путешествовать? — спросил он, буквально ощупывая их взглядом.
Чайковский объяснил.
—
Где именно изволили побывать? — капитан, преисполненный рвения, даже просмотрел паспорт Чайковского на свет.
Чайковский перечислил.
—
Теперь изволите следовать прямо в Москву?
—
Какое вам дело до этого? — возмутился Петр Ильич. — Почему вы ко мне придираетесь?
—
Я не придираюсь, а исполняю свой долг, — нисколько не обидевшись, пояснил офицер. — Отвечайте — куда изволите следовать?
—
В село Каменку Чигиринского уезда Киевской губернии, в гости к сестре, Александре Ильиничне Давыдовой, урожденной Чайковской, — отчеканил Петр Ильич, беря себя в руки. Оказаться вместо поезда в кутузке в качестве задержанного подозрительного лица совсем не хотелось.
Впрочем, грязный поезд, набитый грустными молодыми солдатами, приставучими коммивояжерами и темными личностями, предлагавшими «расписать со скуки пульку», должно быть, был ничем не лучше той кутузки.
—
Петя, бедный мой брат, я так тебе сочувствую!
После близкого знакомства с Антониной Ивановной
Сашенька оставила мысли о том, чтобы примирить ее с братом. Антонина Ивановна была невыносима.
Сашенька не могла понять — как Петя мог допустить такую чудовищную ошибку?
—
Чего удивляться — тебе она тоже поначалу понравилась, — улыбнулся брат.
Это был совершенно другой человек, не похожий на того старика, что гостил в Каменке в прошлом году. И ел он сейчас не вяло, а с аппетитом.
—
Мне до сих пор стыдно за мои письма, в которых я осуждала тебя, — Сашенька покраснела и опустила глаза. — Прости меня, пожалуйста.
—
Забудь о них, — беспечно отмахнулся Петр Ильич, — тем более что ты уже просила прощения. В письмах.
Он, как мог, старался подбодрить себя самого. В Москве его ждала неприятная, чреватая скандалами процедура развода. От госпожи Чайковской можно было ожидать всего самого наихудшего.
Сашенька тоже боялась этого.
—
Петя, я прошу, я умоляю тебя, соглашайся на все ее условия, лишь бы вернуть свободу! Это такая…
—
Мразь!
Зять, Лев Васильевич, при всей доброте души своей, был резковат — в словах и поступках предпочитал не стесняться. Тем более что по случаю раннего приезда Петра Ильича завтракали они втроем — все остальные обитатели Каменки, включая детей, еще спали, а Модест Ильич и его воспитанник завтракали отдельно, у себя, потому что Коля был очень стеснителен и поначалу дичился незнакомых.
Судьба не баловала сына каторжника, рожденного в ссылке (отец Льва Васильевича, Василий Львович Давыдов, был одним из руководителей движения декабристов на Украине). Он по закону не имел права на наследование и в Каменке, принадлежавшей его старшим братьям, которым посчастливилось появиться на свет до суда над отцом, был управляющим, а не хозяином.
Сашенька укоризненно посмотрела на мужа, но Петр Ильич поддержал
era
—
Вы, к сожалению, имели возможность понять, что представляет собой эта особа. Она способна на самые невероятные поступки…
—
Представляешь, Петр Ильич, — Чайковский с зятем обращались друг к другу по имени-отчеству, но на «ты», — гостя у нас, она имела наглость…
Сашенька постучала ножом по тарелке, Лев Васильевич на мгновение запнулся, подбирая более мягкое слово, и продолжал:
—
„кокетничать со всеми мужчинами, попадавшимися ей на глаза! Она даже мне заявила: «Ах, я так сожалею, что вы несвободны».
—
Как мило! — улыбнулся Петр Ильич.
—
Ты уже составил план действий, Петя? — Сашеньку, как и его, сильно беспокоил предстоящий развод.
—
Этим занимается Анатолий, — ответил Петр Ильич. — Он еще не известил о дате своего приезда?
—
Нет пока.
—
Странно… Я жду его со дня на день.
Вы читаете Петр Чайковский. Бумажная любовь
