—
Я одного понять не могу — неужели в первопрестольной стало так плохо с невестами, что приходится жениться на таких вот Антонинах Ивановнах? — вдруг решил спросить Лев Васильевич.
—
Чти толку, снявши голову, плакать по волосам? — вопросом на вопрос ответил Петр Ильич, желая увести разговор в сторону, чтобы сохранить хорошее расположение
духа.
Лев Васильевич мгновенно понял его настроение и предложил:
—
А не устроить ли нам, Петр Ильич, пикничок в Большом лесу по поводу твоего приезда, а?
—
Отчего же нет? Непременно — устроить!
Чайковский любил пикники у Давыдовых. Суетливые,
безалаберные, но в то же время проникнутые радостью и восторгом. Сборы, недолгая поездка в нескольких больших колясках, запряженных четверками, запахи леса, радостные детские крики, костры… Не признававший физического труда, он с удовольствием собирал сухие ветки для этих костров, возле которых обычный чай из самовара пьянил, словно вино!
—
Что — прямо сегодня? — удивилась Сашенька, ценившая в жизни размеренность и порядок. Любые неожиданности, даже приятные, всегда пугали ее.
—
Конечно! — ответил муж. — Предупреди прислугу, что обедать мы будем в лесу.
—
А вдруг именно в это время приедет Анатолий? — засомневалась Сашенька. — Неудобно получится. Давайте уж дождемся его и тогда устроим хоть три пикника подряд!
После завтрака Чайковский ушел в парк, что начинался сразу от дома. Там был у него любимый грот, в котором он очень любил сидеть. Особенно хорошо было делать это ранним утром. Грот был интересен Петру Ильичу не только своим уединенным расположением, но и тем, что, по рассказам, в нем часто сиживал Пушкин, бывший другом семейства Давыдовых.
написал Александр Сергеевич в одном из своих стихотворений, обращенных к Василию Львовичу Давыдову.
Пушкин любил бывать в Каменке. Вот что писал он П. Н. Шедичу о ней:
«Я в деревне Давыдовых, милых и умных отшельников. Время мое протекает между аристократическими обедами и демократическими спорами. Общество наше, теперь рассеянное, было недавно разнообразная и веселая смесь умов оригинальных, людей известных в нашей России, любопытных для незнакомого наблюдателя. Женщин мало, много шампанского, много острых слов, много книг, немного стихов. Вы поверите легко, что, преданный мгновению, я мало заботился о толках петербургских».
Чайковкого в Каменке московские толки тоже не волновали. Все плохое было где- то тем, далеко-далеко. Здесь его окружали свои, родные, любящие люди. И он любил их всех — горячо и нежно.
Порой он жалел, что нельзя всю жизнь провести здесь и отчаянно завидовал сестре.
Сестра, в свою очередь, завидовала ему — он жил в столице, часто бывал в Европе, жизнь его была насыщена событиями, встречами, общением. Каждый день был нов и непохож на другие, не то что ее монотонное провинциальное бытие.
В этот раз Сашенька приготовила ему в Каменке отдельное жилье — чистенькую уютную хатку с видом на речку. Объяснила свое решение многолюдьем Большого дома, но он понял, что ей хотелось разместить брата как можно лучше, как можно приятнее.
Жилище свое он осмотрел сразу по прибытии, еще до завтрака, и нашел его превосходным. Милый садик, удобная мебель, заботливая сестра даже об инструменте позаботилась, выписала специально для него новое фортепиано, которое стояло в маленькой комнатке, рядом со спальней.
—
Я старалась, чтобы тебе здесь было хорошо не только отдыхать, но и заниматься.
—
Спасибо, — поблагодарил он и даже прослезился на радостях.
Деятельный Алеша от завтрака отказался — сразу же начал обустраивать жилье, где и для него Сашенька предусмотрела отдельную комнату.
«Надо попросить, чтобы ему отнесли поесть, а то так и останется голодным до обеда», — подумал Чайковский.
Пора было покинуть уютное, утопающее в зелени, убежище. Тем более что он совершенно позабыл спросить Сашеньку, нет ли ему писем.
Письмо ждало его в его спальне. Он с нетерпением вскрыл его и не садясь стал читать:
«Меня чрезвычайно радуют успехи Ваших сочинений, дорогой мой друг. Вы говорите мне, что Вы не желаете кланяться для распространения Ваших сочинений за границею.
Да разве я этого могу желать в Вас, которого я так люблю, — сохрани бог. Как артиста, как человека я ставлю Вас неизмеримо выше таких мер, но я желала бы, чтобы Ваши сочинения побольше пускались в ход издателем…»
Как она заботится о нем! Милая, славная Надежда Филаретовна. Что бы он делал, не будь на свете ее?
Перечитав ее письмо, по обыкновению, несколько раз, он сразу же сел писать ответ, но докончить не успел — прибежал любимый племянник Володя с известием о том, что получена телеграмма от Анатолия.
—
Ты будешь здесь жить? — семилетний мальчик с интересом разглядывал обстановку.
Фортепиано привело его в восторг.
—
Ты будешь здесь работать? А долго ты пробудешь у нас? А почему ты ничего не сочиняешь для детей? — вопросам не было конца.
—
В этот раз я непременно напишу что-нибудь для тебя, Бобик, — пообещал Петр Ильич.
Отец и мать называли мальчика «бэби» на английский манер, но он переделал это слово в «боб», и это прозвище навсегда прилипло к нему.
Здесь же, в Каменке, чуть позже Чайковский сочинит «Детский альбом», состоящий из двадцати четырех небольших фортепианных пьес, и посвятит его Володе Давыдову.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ «БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ…»
Вечером, после долгого шумного ужина, два брата и сестра устроили в обезлюдевшей гостиной семейный совет в узком кругу. Модест, сославшись на усталость, ушел к себе.
—
Я узнал все досконально, — начал Анатолий Ильич. — Само по себе дело не представляет никакой сложности, но требует времени и согласия обеих сторон.
—
А сколько времени? — спросил Петр Ильич.
—
Три-четыре месяца.
—
Дело будет вестись в Москве?
—
Нет, лучше в Петербурге. Разницы никакой, где разводиться, а мне удобнее
Вы читаете Петр Чайковский. Бумажная любовь
