наблюдать за твоим делом, не покидая при этом дома. Твоей жене придется обратиться в Петербургскую духовную консисторию с просьбой расторгнуть ваш брак по… ну, мотивы мы подберем. Я уже отправил ей письмо с окончательными условиями развода и попросил приготовить ответ к моему приезду в Москву в понедельник Фоминой недели.
Возможный мотив был один — супружеская неверность Петра Ильича.
—
Ты сам станешь вести дело? — вступила в беседу Сашенька.
—
Нет, у меня нет права ходатайствовать по делам, — ответил Анатолий Ильич, — но я уже подыскал толкового специалиста по части бракоразводных дел, который будет действовать под моим руководством, почему, собственно говоря, я и настаиваю на том, чтобы все делалось в Петербурге. Пете придется среди лета съездить туда недели на две.
—
Терпеть не могу Петербурга, а летом в особенности! — вырвалось у Петра Ильича.
—
Что поделать? — развел руками Анатолий Ильич. — Дело того стоит.
—
Я и не спорю…
—
А сколько она просит отступного? — встревожилась сестра.
—
Десять тысяч, — ответил Петр Ильич.
—
Безумная сумма! Как ей не совестно?! Она же знает, что у тебя нет таких средств. Я завтра же поговорю с Левушкой, и мы примем посильное участие…
—
Я благодарен вам за все, что вы сделали и продолжаете делать для меня, — перебил ее Петр Ильич. — Но о деньгах, пожалуйста, не беспокойся.
—
Откуда же ты их возьмешь? — удивилась Сашенька.
—
По протекции известного тебе Юргенсона я получу эту сумму из Русского музыкального общества.
—
Слава богу!
Сашенька истово перекрестилась.
Кроме Анатолия, никто не знал о том, что деньги, необходимые для развода, дает Чайковскому баронесса фон Мекк. Так были уговорено между ними по просьбе самой баронессы.
«Вообще, друг мой, прошу Вас верить, что я сделаю все возможное, чтобы имя Ваше ни разу не было упомянуто в течение всей процедуры, и что даже самым близким мне людям не будет раскрыто, кто та невидимая благодетельная рука, помощь которой дает мне свободу и покой», — писал ей Чайковский.
В том же письме он напишет и о Сашеньке: «Бедная сестра моя никак не может утешиться, что она была невольной виной многих очень тяжелых минут, пережитых мною в начале моего пребывания за границей. Она увлеклась своим необычайно добрым сердцем и была ко мне не совсем справедлива. Зато нет меры ее желанию доказать мне теперь, что она сознает свою ошибку. Что касается меня, то я никогда не сердился на нее, ибо знал, что она может ошибаться только по неведению и вследствие незнания людей. Она почти всю жизнь провела в деревне, среди людей самого высокого нравственного достоинства и не может знать, до чего иногда простирается низость и пошлость человеческой души. В сущности же, вся вина этого трагикомического дела лежит на мне исключительно, и если что меня оправдывает, так это то, что я положительно был в состоянии невменяемости».
«Ничего, — в мыслях утешает он себя. — Через какие- то месяцы все закончится. Последствия моего опрометчивого поступка будут исправлены, и все станет, как прежде. Только больше уж я никогда не женюсь».
Ах, Петр Ильич, дорогой Петр Ильич! Вы действительно, никогда больше не женитесь, потому что Антонина Ивановна так и не даст вам развода! Она будет тянуть время, изображать непонимание, говорить, что передумала… Разве не ясно, что Антонина Ивановна, мягко говоря, не в ладах с логикой и здравым смыслом?
Она вдруг решит, что «Петичка хороший», а его родственники злы и ненавидят ее. Александра Ильинична получит от нее глупое пустое письмо, полное беспочвенных упреков. Сашеньки ли выслушивать подобные упреки после всех тех усилий, которые приложила она для сохранения семьи брата…
Она будет преследовать его всю жизнь. Клянчить денег сверх уговоренного содержания, угрожать «разоблачением», писать глупые слезливые письма. Например, вот такие: «Дорогой мой Петичка! Что с тобой, что ни тебя, никакой весточки от тебя нет? Уж не нездоров ли ты? Приходи, мой хороший, навести меня. Мне, впрочем, было бы очень грустно, если бы ты пришел только для того, чтобы отделаться от меня, сделав бы как будто церемонный визит. Я знаю, что ты меня не любишь, что меня мучает, терзает и не дает покоя никогда. Так ты, по крайней мере, убедись твердо в том, что ты для меня составляешь все в мире. Никакие силы не заставят меня разлюбить тебя, относись же ко мне хотя бы с сожалением. Я принадлежу тебе душой и телом — делай со мной что хочешь… Поговорим хоть как настоящие муж и жена. До сих пор Бог знает, какие у нас были отношения… Целую тебя бессчетное множество раз, хотя заочно. Я знаю, что ты не очень-то любишь, когда это делается на самом деле… В Знаменской гостинице очень дорого, и потому мы переехали в тот же дом. где и ты, но совершенно нечаянно. Не пугайся же, что я тебя преследую».
Он будет пугаться, скрипеть зубами, впадать в меланхолию. откупаться в очередной раз… До следующего письма, до очередного визита…
Отчаявшись вручит! «милому Петичке» свой «бесценный дар», Антонина Ивановна пустится во все тяжкие, сожительствуя с кем придется, и даже родит троих детей. Дети не были ей нужны — все ее «бедные малютки» вскоре после рождения оказывались в Воспитательном доме. Правда, справедливости ради надо заметить, что предварительно она всякий раз предлагала Петру Ильичу усыновить очередного малютку — так она изощренно мстила мужу
Напрасно Петр Ильич верил в силу разумных доводов…
Напрасно он верил в силу денег…
Напрасно надеялся он на то, что оскорбленное достоинство, в конце концов, возьмет верх над прочими соображениями и Антонина Ивановна даст согласие на развод…
На похоронах Чайковского будет присутствовать венок с надписью на ленте: «От боготворившей его жены». Несведущие из числа присутствующих будут удивлены, а сведущие — шокированы…
Она надолго, на целых двадцать четыре года, переживет его. Антонина Ивановна умрет, находясь в изоляции от общества в Доме призрения душевнобольных императора Александра Третьего, оставив после себя несколько фотографических карточек, сундук со всяким барахлом и личное дело за номером 2980.
Но до этого еще далеко, а пока Петр Ильич искренне верит в то, что еще до конца года он станет свободным человеком. И тогда, быть может, очистившись от налипшей на него скверны, он сможет предстать перед Надеждой Филаретовной…
Порой ему так хочется увидеть ее, глядеть в ее глаза, говорить с ней…
Почему же все женщины не таковы, как она?
Полно — как все женщины могут быть такими, как она? Она не женщина, она — ангел! Ангел, чье покровительство ниспослано ему в награду за все испытанные муки.
Даже здесь, в Каменке, он чувствует ее заботу.
Она зовет его погостить в ее имении, расположенном неподалеку:
«Мне очень жаль, что Вы не видели издали моего Браилова. Знаете, Петр Ильич, у меня есть одно желание, которое я была бы очень рада, если бы Вы исполнили, это, чтобы Вы побывали в том месте, которое я так люблю, в которое я всегда стремлюсь сердцем, в котором есть для меня много дорогих, хотя и тяжелых воспоминаний, — в нашем Браилове. Теперь Вы находитесь так близко от него, что это могло быть маленькою летнею экскурсиею… Если бы Вы нашли возможным, милый друг, прокатиться в
Вы читаете Петр Чайковский. Бумажная любовь
