Браилов, то было бы хорошо сделать это в конце мая, когда все приводится в порядок к нашему приезду, а я именно хотела бы, чтобы Вы видели все таким, каким бывает при моей жизни там».
И сколь деликатна она, сколь предупредительна! «Но опять-таки я прошу, милый друг, нисколько не церемониться отказать мне в этом, если будете нерасположены; я понимаю, что Вам, может быть, просто лень поехать куда-нибудь».
Гадина называет его «Петичкой»>, а ангел — «мой милый, бесценный мой друг». Они непохожи даже в этом!
Он принимает приглашение и сразу же пишет ответ: «Представьте себе, дорогая моя Надежда Филаретовна, что еще в Кларенсе я мечтал побывать в Вашем Браилове. У меня даже была мысль просить у Вас позволения проездом из-за границы остановиться на несколько дней в Браилове, но я не решился на это, боясь, что это представит какие-нибудь затруднения или вообще что просьба покажется Вам назойливой и неуместной. Судите же теперь, каково было мое удовольствие, когда в дорогом письме Вашем я нашел приглашение побывать на несколько дней в Вашем любимом уголке… Во-первых, для меня будет невыразимо приятно провести несколько дней в том месте, где Вы проводите лучшее время года и которое так близко Вашему сердцу. Во-вторых, я не знаю большего удовольствия, как провести несколько времени в деревне в совершенном одиночестве… Если позволите, я возьму с собой только Алексея».
И не преминет поделиться радостью: «Какое счастье быть артистом! В грустную эпоху, которую мы теперь переживаем, только искусство одно в состоянии отвлечь внимание от тяжелой действительности. Сидя за фортепиано в своей хатке, я совершенно изолируюсь от всех мучительных вопросов, тяготеющих над нами. Это, может быть, эгоистично, но ведь всякий по-своему служит общему благу, а ведь искусство есть, по-моему, необходимая потребность для человечества. Вне же своей музыкальной сферы я неспособен служить для блага своего ближнего».
Браиловское имение впечатляло. Огромный новый дом с кучей пристроек, роскошные сады, живописная природа вокруг… Добавьте к этому вышколенную прислугу, искусного повара, обширную библиотеку, запах цветущей сирени и вы получите картину подлинного земного рая!
Сразу же по прибытии в Браилов он напишет Надежде Филаретовне: «Усадьба эта превзошла далеко все то, что в моем воображении рисовалось, когда я думал о Браилове. Я в совершенном восторге от дома, красивого и снаружи и столь поместительного, удобного, хорошо устроенного, с его высокими комнатами и большими окнами, с его чудным убранством, с его картинами, статуями, инструментами… После жиденького каменского сада, разбитого на скате, неудобного для ходьбы и бедного старыми деревьями, Ваш сад невыразимо понравился мне. Теперь, нагулявшись, я возвратился домой, пишу Вам письмо это и наслаждаюсь тишиной, свободой и миром».
Чайковский много гуляет, плодотворно работает, пользуется библиотекой, наслаждается покоем и роскошью.
В одном из следующих писем Чайковского баронесса фон Мекк с радостью прочтет: «Что за чудная жизнь! Это какое-то сновидение, какая-то греза. Милая, горячо любимая Надежда Филаретовна, как бесконечно я Вам обязан за все, за все! Возвращение счастья, спокойствия, здоровья все те блага, которыми я теперь пользуюсь, не заглушили и никогда не заглушат во мне воспоминания о том, что было, что так недавно еще было. Напротив, при всякой радости, при всяком ощущении счастья я живо вспоминаю все, что содействовало моему теперешнему благополучию, и благословляю тех, кому я обязан бесконечно, беспредельно. Иногда чувство благодарности говорит во мне с такою силой, что я готов был бы кричать…»
Две недели в Браилове промелькнули незаметно.
За день до прибытия баронессы фон Мекк Чайковский покинул имение.
Пора было ехать в Москву — устраивать долгожданный развод.
Впоследствии, уже вернувшись в Каменку, он напишет: «Вы не можете себе представить, до чего мне приятно быть знакомым с окружающей Вас обстановкой! Это ощущение совершенно новое для меня. Все подробности Браилова поразительно ясно сохранились в моей памяти, и я живо воображаю Вас и в Вашей спальне, и в кабинете, и на различных пунктах сада, и в музыкальной комнате. О, милое, незабвенное Браилово! Кстати. Напишите мне, дорогая моя, нельзя ли будет мне в конце августа хоть дня на три опять побывать там. Мне бы ужасно хотелось этого».
И тут же оговорится: «Но, само собой разумеется, что это будет возможно, если после Вашего отъезда за границу никого не останется в Браилове».
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ «В МОСКВЕ»
В Москве пришлось остановиться в гостинице — не «домой» же к любящей супруге ехать, в самом деле.
Попал он с корабля на бал — прямо на день рождения Николая Григорьевича Рубинштейна. Что поделать — пришлось присутствовать.
Оказывается, его внезапный отъезд был истолкован превратно. Прошел слух, что Чайковский сошел с ума…
Удивленные лица знакомых, разговоры, рукопожатия, объятия и расспросы, расспросы, расспросы…
Анатолий договорился о встрече с секретарем консистории. По желанию секретаря встреча происходила в отдельном кабинете трактира Тестова, что на углу Воскресенской и Театральной площадей.
С первого взгляда секретарь, представившийся Николаем Павловичем Розановым, Петру Ильич)' не понравился. Благостный, сильно в годах уже, как и положено по должности — с унылой постной физиономией, он виделся воплощенным святошей. Дополняла облик холеная длинная седая борода. С подобными бородами художники любили изображать ветхозаветных пророков.
«Сейчас примется читать проповедь о преимуществах семейной жизни, — подумал Чайковский. — Зря мы сюда явились».
Он ошибся — Николай Павлович оказался человеком толковым и дельным. Сохраняя на лице постное выражение, верно уже приросшее к нему за годы службы на консисторском поприще, он живо ввел их в курс дела.
—
Вначале вам придется создать прецедент для разбирательства, — начал он, не забывая за разговором выпивать и закусывать. — Изобразите супружескую измену.
—
Каким образом? — похолодел Петр Ильич.
Собеседник уловил его волнение и поспешил успокоить:
—
Достаточно пребывания наедине, без свидетелей, с какой-либо дамой. Желательно вблизи разобранной, словно готовой к соитию, постели. Можно и открытую бутылку шампанского добавить для декору. Шампанское — оно, как известно, причина всех пороков.
Сам консисторский секретарь предпочитал водочку.
—
Вас должны застать двое свидетелей, один из которых должен написать вашей супруге письмо с изложением подробностей этой сцены. Подробности можно и того… приукрасить. Бумага все стерпит.
—
А самой ей можно при этом не присутствовать? — уточнил Петр Ильич.
—
Не обязательно. Но следующий шаг, — Николай Павлович поднял кверху костлявый палец, словно желая подчеркнуть важность шага, — она должна сделать самолично. Должна подать просьбу к архиерею о расторжении брака.
—
И что дальше?
—
Пару недель спустя вы с женой получите указ из консистории, с которым
Вы читаете Петр Чайковский. Бумажная любовь
