— Да, папа… Зачем ты вытащил тот дурацкий серый костюм? Его даже моль брезгует жрать, — спросила Фира, разливая чай по стаканам.
— Я… порвал брюки, — тон Нюмы прозвучал неуверенно. — И решил подобрать что-нибудь из старого.
Несколько минут они молча вкушали замечательную еду. А сознание теребила обида — иной раз дочь могла бы и побаловать отца такой вкуснятиной из своего буфета.
— Это что… вам тоже продают по «визиткам»? — не удержал Нюма свою обиду.
— Вообще-то нет, свободно. Только ограниченно и по спискам, — беззаботно ответила Фира. — А Зальцману поблажка. Как крупному демократу. У них отдельное корыто….
Хлынувшие со стола запахи доводили Точку до обморока. Она крепилась, пока кусок буженины не свалился на колени Нюмы, вогнав под стол совершенно умопомрачительную волну. А Нюма, вместо того, чтобы сбросить буженину на пол, вернул ее с коленей на тарелку…
И Точка не выдержала. Это не было привычным тявканьем. Под столом раздалось нечто среднее между волчьим воем и воплем взрослой собаки. Звук, в котором сочетались чувства голода, гордости со злобой и жаждой мести за обиду.
Сидящие за столом тревожно переглянулись. Они слышали трубный глас с небес, исходящий почему- то из-под стола…
— А-а-а… Смирилась, гордячка?! То-то! — злорадно воскликнула Фира и швырнула на пол кусок буженины.
Щедрый кусок, ничего не скажешь, не какое-то подаяние… Вой из-под стола стих, а в следующее мгновение раздался с новой силой.
— Что это с ней? — возмутилась Фира. — Она не хочет списочную буженину? Слушай, Зальцман, может, она отравленная, а мы едим?
— Совершенно свежая, — ответил Зальцман. — Сегодня завезли с нашей базы…
Нюма наклонился, подобрал буженину и вновь положил на то же место.
Тотчас вой стих, из-под клеенки вынырнула голова собачки, она цапнула лакомство и вновь спряталась под столом с довольным урчанием.
— Ах ты, стерва! — всерьез возмутилась Фира. — Не хотела брать из моих рук?
— Выходит, так. — Зальцман поднялся из-за стола. — Все! Извините, Наум Маркович, спешу.
— Вы на автобусе, на трамвае? — засуетился Нюма.
— Его ждет шофер, — буркнула расстроенная Фира.
— Как, шофер? Почему ж он не поднялся к нам?
— Ах, папа, оставь, — Фира повернулась к Зальцману. — Взглянем на мою комнату. Минутное дело.
Зальцман посмотрел на часы с каким-то обреченным видом.
— Папа, мы сейчас… Хочу показать Александру Борисовичу стены, в которых прошла моя молодость. Надеюсь, Самвел Рубенович не будет против.
Зальцман раскинул руки, мол ничего не поделаешь, кивнул Нюме и вышел в коридор следом за Фирой.
Точка выскочила из-под стола, взволнованно обежала комнату, остановилась рядом с Нюмой и, вытянувшись, положила передние лапы ему на колени.
— Что, моя хорошая? — Нюма потрогал холодный нос собачки. — Не так все просто? Вот и терплю, а что делать…
«Да, Нюмка, — говорили плачущие глаза Точки, — не просто. Думать надо было тогда, лет сорок назад. А не жениться впопыхах. Гены, дело серьезное… Дурень слабохарактерный. Вот и терпи!»
— Вот и терплю, а что делать? Годы! — повторил Нюма, взял из тарелки кусок копченой колбасы и бросил на пол.
Колбасу Точка тоже уважала, хотя пробовала первый раз в жизни. Сглотнув, почти не прожевав, вновь уставилась на Нюму плачущим взором.
— Хватит! Понос будет! Тебе только дай волю. — строго проговорил Нюма. — А о Самвеле ты подумала?!
Точка замерла и в следующее мгновение стремительно бросилась под стол — в комнату вернулась Фира…
— Ну, как тебе Зальцман, папа? — спросила она с порога.
— Он что, жених? — вопросом ответил Нюма.
— О чем ты говоришь?! В моей жизни ему отведена роль. И он ее играет…
— Однако, — Нюма окинул взглядом дочь.
Фира сейчас была необычайно хороша. Голубоватый замшевый пиджачок и синяя, с глухим воротом «водолазка» сдерживали полную грудь. Черные изогнутые брови, над серыми глазами, контрастируя со светлыми прямыми волосами, придавали ее облику особый магнетизм. Это была та внешняя скромность, которая посильнее любой распущенности распаляет мужское любопытство… Нюма в который раз задавался вопросом: как это у него и его брюнетки-жены появился светловолосый ребенок? «Она пошла в прабабку, мать моей мамы, — уверяла Роза. — Та была классическая блондинка». Нюма особенно и не вникал, себе дороже. А вот натурой Фира пошла в мать, только, пожалуй, побойчее умом…
Фира села, приподняла край клеенки и заглянула под стол.
— Ты еще здесь?! — вопросила она грозным тоном и заелозила ногой.
Точка хрипло, по-взрослому, зарычала.
— Оставь ее! — воскликнул Нюма. — У нее инстинкт.
— Инстинкт? Интересно, какой я вызываю инстинкт…
— Женский. Она ревнует… Неужели не понимаешь?
— Вот как?! — Фира вновь заглянула под стол. — Приревновала? К кому? К папе? Или к этому… Зальцману? Бери себе Зальцмана, дуреха. — Фира откинула голову и захохотала. — Расскажу в Комитете, вот будет веселье, — проговорила она сквозь смех.
Потом ухватила с тарелки щепоть буженины и швырнула под стол.
— Не сори, — проговорил Нюма. — Она опять не возьмет.
— И черт с ней. Все меня ревнуют к Зальцману. Только врагов из-за него наживаю…
— Что ж, парень как парень. Видно, с положением…
— Мэр в нем души не чает… Ты был тогда на Исаакиевской площади, у Мариинского дворца, в прошлом году, в августе?
— Не был, — неохотно ответил Нюма, — у Самвела болела спина… Да и вообще, не хотелось. Видел по телевизору. Нас бы там затоптали… А что?
— Когда Собчак выступал на Дворцовой площади, среди единомышленников был и Зальцман. Он примкнул к Собчаку, еще когда тот баллотировался в депутаты. И был из тех, кто свалил его конкурента Севенарда на выборах мэра… Зальцман очень сильный оратор. И вообще, умница. В институте он считался чуть ли не вундеркиндом. Его даже приняли, несмотря на «пятый пункт»…
— Как и тебя, — добавил Нюма.
— Что я? Дура я против Сашки.
Из-под стола раздался шорох. Точка высунула голову и затем резво припустила к дверям. Толкнула лапой полуприкрытую дверь и сквозанула в коридор.
— Куда это она? — спросила Фира.
— К Самвелу. Надо проведать, как он там. — уверенно ответил Нюма. — Умница. Самвел ее прозвал Маргарет Тэтчер.
— Суровый какой-то твой сосед. Букой смотрел на меня и Зальцмана. Сказал пару слов и все «ара», да «ара»… Что такое «ара»?
— Тебе лучше знать. Ты, кажется, встречалась с его племянником.
— С Сережкой? Он никогда не произносил это слово. Пообтерся в Ленинграде. Красивый был, сукин сын. Нравился он мне. Жаль, аборт сделала. Был бы у тебя красивый внук.
— Знаю. Мама мне рассказывала.
— Если бы не мама, был бы у тебя сейчас внук. Это она настояла на аборте. Убедила меня, что
