Я, тем не менее, мог внести косвенно кое — какой вклад в это расследование, рассказав о моих тогдашних наблюдениях в Министерстве госбезопасности. В апреле 1976 года наш заместитель начальника реферата Петер Бертаг зашел со мной в кабинет. Он выполнял ежедневную работу для руководителя нашего Сектора науки и технике, полковника Хорста Фогеля, который вел лично венскую резидентуру. Эта группа агентов через свои связи в США и многочисленные подставные фирмы занималась приобретением на Западе технологических основных элементов и материалов для начавшейся в 1977 году программы создания собственной микроэлектроники в ГДР. Как мне стало известно, руководителем резидентуры был НС «Прокурист», настоящее имя Рудольф Вайн. Ему подчинялся Рудольф Захер, НС «Зандер». Всего в группе действовало восемь шпионов ГДР. Контакты она поддерживала и с кутилой и жизнелюбом Удо Прокшем, другом «Прокуриста». Однажды Петер Бертаг рассказывал мне о встрече в Праге, на которой его собеседник позволил ему прокатиться на дорогой спортивной машине, «Ламборгини» или «Мазератти». Такие дорогие машины в нашем окружении могли быть тогда только у Удо Прокша. Мне также запомнилось, что Петер Бертаг и наш коллега по реферату Петер Гроссе в 1978 году на сравнительно длительное время выезжали в Австрию и Швейцарию, а спустя некоторое время через Австрию и Чехословакию в ГДР прибыло несколько больших контейнеров с микроэлектронной аппаратурой.
Я сообщил все это БНД сразу же после моего перехода, а в 1980 году был даже специальный опрос на эту тему. Результаты были переданы дальше в ответственную за такие вопросы Генеральную дирекцию общественной безопасности в австрийском Министерстве внутренних дел. Все же, связи Прокша и его друзей, очевидно, были настолько высокими, что и после этого ничего не произошло. В отличие от многочисленных арестов в Федеративной республике, в Австрии не тронули ни одного агента МГБ. Резидентура даже смогла после короткой передышки продолжить свою работу с несколько измененным персоналом и под новым псевдонимом. Только после расследований журналистов Геральда Фрайхофнера и Ганса Преттеребнер, опубликованных в 1987 году, парламентская комиссия по расследованию в Вене приступила к работе в 1988 году. В ходе двухгодичного разбора дела «Луконы» и связанных с ним нелепостей шестнадцать политиков, юристов и высших чиновников Австрии потеряли свои должности, австрийский министр обороны Карл Лютгендорф совершил самоубийство. Тем не менее, многое осталось открытым. Удо Прокш на последующем процессе уверял, что не может открыть правду, так как боится за жизнь своих детей. Во время заключения Прокш умер в больнице в ходе операции на сердце.
Теперь на суде в Германии против Ганса — Петера Даймлера появился шанс позволить исследовать еще раз в судебном порядке возможную роль в этой трагедии секретных служб, что успешно удалось скрыть на процессе в Вене. Поэтому я рекомендовал адвокату Лаузен пригласить в качестве свидетелей бывших офицеров MГБ Хорста Фогеля, Вилли Нойманна (заместителя Фогеля) и Петера Бертага. Я сам тоже был готов дать показания в суде. Тем не менее, на пятилетнем процессе в Киле, на котором выслушали 120 свидетелей и 17 экспертов, а также зачитали 15 тысяч документов, вопросу, были ли замешаны в деле секретные службы, снова не уделили никакого внимания. В 1997 году Даймлера за пособничество в убийстве моряков «Луконы» приговорили к четырнадцати годам лишения свободы. Об этом я потом узнал в Венгрии из новостей по спутниковому телевидению.
НОВЫЙ СТАРТ В БУДАПЕШТЕ
Как выявилось позже, мое решение по поводу смены вида деятельности и переходу в реальную экономику в начале нового тысячелетия было абсолютно правильным. Финансовый рынок, который еще несколько лет бодро рос как на дрожжах, стоял на глиняных ногах и в 2008 году рухнул в своей крайне спекулятивной форме с громким шумом. Палку перегнули, и она сломалась.
Все началось с цепи незначительных ошибок. Так как недвижимость в США рассматривается не как вложение денег, а как наследственное имущество («мой дом — моя крепость»), и владение собственным жильем является для американца важнейшим приоритетом, банки великодушно предоставляли кредиты для финансирования. Это повышало спрос, а из?за возросшего спроса росли и цены. Из?за более высокой стоимости можно было брать в банках взаймы большие суммы в качестве займов под ипотеку, вследствие чего снова стимулировалось потребление и развивалось общее благосостояние. В июле 2007 года индекс Доу — Джонса достиг более чем 14 000 пунктов — это был его абсолютный апогей. (Летом 2010 года он стоял на 10 000 пунктах). Особенно ипотечные займы в привлекательной Калифорнии приносили в свое время хорошие доходы. Классическая купля и продажа приносящих прибыль акций там уже вовсе не могли с ними конкурировать, не говоря уже о федеральных государственных облигациях. Но теперь отдельные ипотечные займы — это не ценные бумаги, которыми можно торговать, из?за чего и рухнули некоторые банки. Они собирали эти займы в пакеты и давали им письменную гарантию, так же как это делали государственные учреждения. Основывалась новая фирма как дочернее предприятие инвестиционного банка, и она скупала ипотеки ипотечных банков, которые превращались тогда в ценные бумаги, а их уже можно было продавать. Исполнят ли эти бумаги то, что они гарантировали — это оценивали самостоятельные рейтинговые агентства. Они давали художественно оформленным ипотечным облигациям преимущественно наивысший стандарт качества AAA, после чего пенсионные фонды, страховые компании и рентные фонды их жадно хватали.
И тогда наступило лето 2007 года. Для многих построенных в кредит домов больше не нашлось никаких покупателей, предложение перегнало спрос. Цены покатились кувырком. Некоторые домовладельцы больше не могли обслуживать свои ипотеки, последовали принудительные аукционы, из?за чего цены снова упали. Скоро оставшиеся процентные платежи собственников домов больше не покрывали процентных обязательств ипотечных облигаций. Поэтому рейтинговые агентства соответствующим образом снижали рейтинг бумаг, что вело к их продаже и дальнейшему падению цен. В конце обрушился межбанковский рынок, через который банки себя взаимно финансируют, так как всюду на депозитах хранились ценные бумаги, которые на самом деле не были ценными. Крах был превосходен.
Внезапно вполне уважаемые прежде банки оказались перед пропастью. Громко раздавались призывы к государству о помощи. В Вашингтоне решили спасти самую большую в мире страховую компанию — «Американскую международную группу» AIG (American International Group). Зато банку «Леман Бразерс» с 28 тысячами служащих во всем мире позволили обанкротиться в 2008 году. Решение принял министр финансов США Генри Полсон, который до 2006 года был шефом «Голдман Сакс», и, пожалуй, не без удовольствия взирал на исчезновение пользовавшегося плохой репутацией конкурента. Это первое банкротство из?за глобальных межбанковских связей потянуло за собой банкротство или почти банкротство многих других кредитных учреждений, из?за чего потребовались огромные денежные массы из государственных бюджетов, чтобы спасти хотя бы структурно важные банки.
Мне за годы моей банкирской деятельности в «Голдман Сакс» и «Леман Бразерс» стало понятно, что речь идет здесь не о конкретных ошибках отдельных людей, что проблема кроется во всей структуре этого финансового мира. Оказались несостоятельными, в конечном счете, все участники: покупатель недвижимости, приобретавший дом, который был слишком дорог для его доходов, ипотечный банк, предоставлявший ему для этого большой кредит, инвестиционный банк, скупавший ипотеки и формировавший из них продаваемые ценные бумаги, банк, навязывавший сомнительные облигации инвестору, и рейтинговые агентства, неправильно оценивавшие ценные бумаги. Кто при этом действовал с грубой неосторожностью, а где крылся преступный умысел, это во многих случаях теперь придется выяснять судам.
Вместе с новым партнером, которая как психолог пришла из абсолютно другой области, я построил в Венгрии сеть модных магазинов почти с двумястами работников. Она некоторое время работала действительно хорошо. С реальным предприятием за спиной я мог спокойно наблюдать за драматическими событиями на рынке долгосрочных капиталов.
Когда спекулятивный пузырь окончательно лопнул, и курсы очень сильно упали, вмешаться пришлось политике. В отличие от краха на Уолл — Стрит в 1929 году правительства и центральные банки действовали значительно быстрее и вскоре закачали большие денежные массы в систему. Основные учетные ставки опускались и опускались, так как дешевые деньги по — прежнему остаются лучшей смазкой для экономики. Для этого правительствам пришлось брать ссуды, которые со своей стороны приносили исключительно
