Пока Егор был поглощен проникновением в тайны мироздания, которые еле укладывались в его детском сознании — и это притом, что всё познанное им являлось лишь мизерной частью всего сущего. Див творил страх. Ему часто приходилось отрываться от своего главного занятия, чтобы удовольствовать чрезмерную и такую смехотворную пытливость мальчишки и помогать ему в элементарных фокусах, как гипноз людских масс или оживление блохастых кошек. Див был разочарован крепостью юного рассудка, он надеялся заставить свихнуться мальчишку, однако ж, только распалял его аппетит ещё больше. В результате чего проклятый ребенок покусился на его пищу: он захотел вернуть душу своего друга оттуда, куда легко угодить, но трудно выбраться. Этого Див позволить не мог! Силе разума мальчишки оказалось нелегко противостоять — видимо, Егор действительно был избранным, но не осознающим себя избранником в силу младости.
Див удерживал Егора ложью и неведением. Неудача с вызволением из комы Лёши у Егора вызвала сильнейший шок и стала поводом для осознания вины. И Див усилил в нём чувство вины, причинив важную боль…
Но до того как Егора скосила эта самая важная боль, мальчик окунулся в мир тяжких реалий, где он словно стал участником передачи «Хроники милицейских будней». Казалось, всё рушиться.
Всё и рушилось.
Виктор Ильич вырвался из романа, едва до уха донесся звук сыпавшегося стекла. Как и выстрел, подобный звук был знаком ему, знаком особо, в детстве он не раз налетал с ватагой шантрапы на пельменные и булочные. Этот звук ассоциировался с выплеском сумасшедшей дозы адреналина. Первым порывом Виктора Ильича было желание бежать и прятаться. Он чудом удержался в офисном кресле. С прыгающим, точно теннисный мячик, сердцем смотритель подумал, что уже в который раз что-то или кто-то прерывает его писательство, и частота прерываний весьма напоминала осмысленную настырность — нечто тормозило процесс. И Виктор Ильич подозревал, что хорошего из этого выйдет меньше малого, потому как совокупность внешних и внутренних факторов создавала благодатную почву для размножения инсургентов в геометрической прогрессии. Но почему же Кошмарный Принц допускает подобное? Уж кому-кому, а ему от этого проку нет. Ведь нет?..
Виктор Ильич глубоко вздохнул, успокаивая сердце и соображая, на какое окно покусились вандалы. Не определив, он решил, что разумнее всего спуститься вниз, а там уж разобраться.
У чёрного входа его уже дожидался детектив.
— Мы знали, что вы появитесь. Закройтесь и не высовывайтесь… пожалуйста! — приказал блондин и в подтверждение весомости своих слов надавил на дверь.
Виктору Ильичу ничего не оставалось, как подчиниться.
Он хотел найти разбитое окно. Раз он услышал звон так отчетливо…
— Дай Бог, чтобы это был не витраж! — перекрестился смотритель и открыл дверь спальни.
Первое, что он отметил, это неповрежденный витраж. Второе — пыль. Не простая дисперсная, с которой все давно свыклись, а дорожная — толстый-толстый слой дорожной пыли. Словно ветром накатанная на пол и мебель. Виктор Ильич вспомнил, как в прошлый раз спальня показалась ему пыточной комнатой, и поспешил включить свет, чтобы электричество развеяло полумрак, а вместе с ним и наваждение.
Но при свете люстры пыль стала реальной. Мелко перемолотый состав песка, земли и глины ковром в дециметр покрывал пол. Окно, стены, зеркало были серого цвета, равно как и кровать, и ваза с хрустальным цветком, словно спальня переместилась за экран черно-белого телевизора. У Виктора Ильича самопроизвольно возник стыдливый вопрос — а когда он здесь в последний раз убирался? Виктор Ильич осторожно ступил в пыль, та облачком окутала ботинок, осев на брюках. Смотритель возмутился. Даже за месяц… за год не накопится столько пыли, такой пыли! Здесь не продуваемая ветрами пустошь в конце-то концов! Он досадно пнул пыль, а она будто того и ждала. Взметнувшись вверх, пыль крохотными завихрениями стала стремительно подниматься вся, объединяясь в единый торнадо. Ещё немного промедления и пыль готова была поглотить человека. Виктор Ильич точно в обратной отмотке кадров отступил назад и закрыл дверь. Потрясение не сходило с его лица, пустой взгляд созерцал пыльные штанины и обувь. Запоздало захолонуло сердце,
спасибо, сердце, что ты умеешь так…
заставив Виктора Ильича рефлекторно вздохнуть. Механически он отряхнул брюки, топнул пару раз и, опасливо взглянув на дверь спальни, пошёл от неё прочь.
Виктор Ильич был не в себе, но понимал, что бредёт по самому краю утёса с названием Вменяемость, и стоило только чуть оступиться, чтобы ухнуть в бездну Безумия. Он шёл по лучу-коридору к лестнице, забыв, для чего вообще выходил из кабинета-студии. Обогнув лестницу, прошёл дальше. Вернулся к бузиновому столу. Смотритель помнил сейчас лишь то, что ему нужно дописать главу.
Девчонка Таня — та, что посоветовала Яше размазать Егора по стенке, — была помечена Егором, и в этом случае не нужно даже пяти минут, чтобы у Дива появилась энергетическая с ней связь. В первую же ночь он послал ей сон, в котором её отец, облитый с ног до головы едкими химикатами, гонялся за ней по заброшенному монастырю, пытаясь изнасиловать. Даже будучи на расстоянии Див наслаждался её кошмаром, впитывая в себя её эмоциональную энергию.
В тот же день после школы, когда Таня спустилась в подземку, Див решил забрать её душу так же, как забрал душу у Егоркиного друга.
Выталкиваемый поездом воздух из туннеля показался Тане несколько тошнотворным, но она не придала этому значения. Всем известно, что коммуникации метро — излюбленное обиталище бомжей. Появился поезд. Сердце девушки недобро кольнуло — поезд был не привычного синего цвета, а чёрный. Она оглянулась на людей, но никто из пассажиров не проявлял какой-либо нервозности или недоумения. Наверное, новый поезд или перекрашенный старый в честь чего-то, типа «Красной стрелы», подумала Таня, да к тому же он полон народа, чего трусить? Она вошла… вернее, её внесли в открывшиеся двери.
Ударивший в нос смрад заставил вслед идущих за ней пассажиров ретироваться назад, из вагона. Таня тоже хотела выскочить, но
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…»
двери как назло захлопнулись перед носом. Весь народ, по неведению попавший в вагон, теснился в первой его половине, внимательно разглядывая источник вони, смеясь, морщась, чертыхаясь и нетерпеливо словесно подгоняя поезд до следующей станции. Таня хотела примкнуть к людям, но взгляд словно примагнитился к женщине, молодой бомжихе, источающей невообразимый амбре-букет из мочи, кислейшего пота, свежих испражнений, отбросов и незнамо ещё чего. Глаза бомжихи ненавистно сверлили людей, губы с кровавыми трещинами были искривлены в едкой самодовольной ухмылке, будто молодая женщина испытывала наслаждение от принесённых ею этой безличностной толпе неудобств. Она стояла, как злая хозяйка целой половины вагона. И вздумай пойти на толпу — люди сжались бы ещё плотнее, давили бы друг друга, лишь бы сохранять дистанцию от прокажённой. А она бы шла и шла, протянув руки… Таня словно почувствовала в бомжихе это желание и неожиданно для себя преградила той путь, встав прямо напротив. Женщина… а вернее, псевдоженщина переместила взгляд на девушку. Тане сделалось жутко под тяжестью взора чёрных ненавидящих мир глаз, она попятилась. Пятилась, жалея, что не послушалась внутреннего голоса и не села в этот поезд. А сделала даже то, что до этого мига считала
