руки перо. Когда он женился на Марии Каролине, получившей тонкое образование дочери Марии Терезии, он не умел ни читать, ни писать. Она тайно обучила его этой премудрости, стыдясь невежества дикаря, которого вынуждена была назвать своим супругом. Но и до сих пор ему был отвратителен любой вид умственной деятельности. На заседаниях государственного совета он спал, предоставив все королеве. Он не терпел составления протоколов, так как это отнимало слишком много времени. Чтобы избежать необходимости подписывать документы, он заказал печать со своей подписью, которую прикладывал к бумагам. Но так как он при всем при том был еще и крайне подозрителен, он ревниво хранил эту печать в сундуке, ключ от которого был только у него; он полагал, что именно так он выполняет свой долг перед подданными. Занимается он только едой, питьем, спортом, охотой, рыболовством, женщинами. Он вытренировал свое тело, как скороход и атлет. Благородное занятие охотой и травля зверя меньше всего интересуют его. Цель его — только убийство, истребление зверей. Вид подергивающихся конечностей и угасающего взгляда, запах дымящейся крови доставляет ему наслаждение. К тому же он труслив. Он никогда не осмелится близко подойти к попавшему в западню зверю до тех пор, пока тот не будет столь надежно охраняться охотниками, что не представит уже никакой опасности для живодера. Жесток и груб он и с людьми, когда полагает, что это может остаться безнаказанным. Аббата Мацциньи, флорентийского дворянина, он велел подкидывать вверх под гогот черни до тех пор, пока жертва не перестала подавать каких-либо признаков жизни. И все отчего? Просто варвару захотелось посмеяться над длинной, худой фигурой несчастного. Нечего сказать, хороший человек этот король! Во всяком случае, таким считал его народ, потому что король держался с ним запросто. С людьми образованными он скучал, его тянуло к грубым развлечениям черни, они были близки его выродившейся натуре. Толпа аплодировала его грубым шуткам и относилась к нему как к своему. «Il re Nazone» — Король Нос — так называли его лаццарони, уличные мальчишки, насмехаясь над его массивным носом. Он же считал, что этим они оказывают ему честь — как древние римляне, называвшие одного из Августов «Pater patriae» — отцом отчизны.
— Дурак он, варвар, полный нуль! — сердито закончил свою филиппику сэр Уильям. — В век Фридриха Великого и Иосифа II такое возможно только на неаполитанском троне. Карикатура короля!
Эмма улыбалась украдкой. Почему он так взволнован? Он — скептик, философ, парящий на недосягаемой высоте над нелепостями этого мира? Он ревновал, опасался в короле соперника.
— Но вы же называете себя его другом? — спросила она с легкой насмешкой. — И общаетесь с ним? И не как с королем, а как с братом?
Он сердито взорвался:
— А разве я могу иначе? Для чего же тогда и нужен здесь посол? Ах, политика! Воистину, даже всех сокровищ Индии не хватит Англии на то, чтобы вознаградить меня за тяжкий труд и скуку этой «дружбы»!
И стремясь похвастать перед Эммой важностью и трудностью своей должности, он посвятил ее в особенности британской политики при неаполитанском дворе.
С тех пор как Англия разбила морские силы Испании и Голландии, лишь одна держава могла оспаривать ее мировое господство: Франция, И политика Людовика XVI уже была направлена на борьбу. При его поддержке Соединенные Штаты Америки отвоевали независимость от своей британской матери- родины. А теперь парижский кабинет домогается господства над Средиземным морем, чтобы завладеть торговлей с Левантом[61]. Это было первым этапом на пути в Индию. Как раз настало время для осуществления этого плана. Два других бурбонских королевства, Испания и Неаполь, объединились с Францией в тройственный союз, втайне направленный против Англии, хотя в качестве официальной причины выдвигалось для виду завоевание берберийских[62] государств в Северной Африке. Во всех трех странах готовились к грядущей морской войне, множили флот, формировали морские экипажи. Для Англии положение усугублялось еще и тем, что в Париже и Неаполе королевами были сестры, унаследовавшие от своей матери Марии Терезии неутомимую жажду власти и связанные друг с другом страстной сестринской любовью. Не было силы, которая могла бы оторвать Марию Антуанетту от Франции, а Марию Каролину от Неаполя. Они в равной степени стремились к расширению своего господства, обе подчинили себе мужей, обе определяли политику своих стран. Они держали в своих руках судьбу Европы. Из них двоих более деятельной была Мария Каролина. Она уже начала строить флот, которым собиралась защитить Сицилию и Мальту от английского нападения со стороны Гибралтара. Ее планы простирались и дальше.
— Как странно, что Венеция смогла в средние века завладеть азиатской торговлей, — сказал ее брат Иосиф II во время одного из посещений Неаполя. — Что ее гавань в сравнении с Неаполитанским заливом? Если бы я был королем обеих Сицилий, Средиземное море принадлежало бы мне!
С тех пор Мария Каролина и снаряжалась… Но для Англии еще не настало время нанести удар. Задача была — не спускать глаз с противника, тайно наблюдать за предпринимаемыми им шагами, проникать в его планы, чтобы быть готовым в нужный момент. Эта политика выжидания и подготовки, великим мастером которой был Уильям Питт, и была в Неаполе задачей Гамильтона. И первый шаг удался, король ничего не предпринимал, не поговорю предварительно с сэром Уильямом. Но то, о чем он говорил, не стоило и выеденного яйца. Гамильтон не мог узнать ничего о том направлении внешней политики, которое касалось Англии. Даже сэр Эктон, который дальними обходными путями был введен сэрам Уильямам в неаполитанский кабинет на пост морского министра, тайно состоявший на жалованье Англии и благодаря своей ловкости поднявшийся до поста премьер-министра, был тут почти бессилен. Все важные вопросы решала только Мария Каролина. И все попытки подобраться к ней она сводила на нет с любезной улыбкой, за которой скрывалась ее жажда власти и пылкий темперамент. Она оставалась неприступной, была для Гамильтона загадкой.
— Гениальная женщина! — сказала Эмма, поразмыслив. — А есть у нее любовник? Вряд ли. Король- Нос — человек, отвечающий ее вкусу!
Сэр Уильям покачал головой.
— После смерти князя Караманито о сердечной склонности королевы ничего не было слышно. В него она была безумно влюблена. И все-таки Эктону удалось отослать его, сделав губернатором Сицилии. Там он и умер вскоре. Как передавали, от яда. С тех пор, говорят, Мария Каролина отказалась от мужской любви!
Он засмеялся. Эмма покраснела. Встретив королеву в английском саду, она увидела устремленные на нее глаза Марии Каролины. Горячие, восхищенные, жаждущие глаза… Королева постоянно расспрашивала принца Дитрихштейна об Эмме. Сетовала на строгий этикет, не позволявший ей видеть при дворе «прекрасную англичанку»… И только украдкой глаза Марии Каролины могли издали приветствовать красоту Эммы…
Эмма была благодарна сэру Уильяму за то, что он открыл ей подлинную сущность происходившего вокруг. И она завидовала тому, что ему дано сыграть роль в истории своего времени. Теперь ей стало понятно его улыбчивое презрение, обращенное к людям, его насмешки над сущностью мира. Должно быть, весьма интересно наблюдать, как водят на невидимых ниточках людей и целые народы, а те воображают, что действуют по собственной воле и совершенно самостоятельно. Позволит ли он ей тоже принять хоть какое-то участие в этом божественном удовольствии?
Сэр Уильям согласился, удивленный и обрадованный. Он уже давно страдал от того, что рядом с ним нет женщины. Ловкие женские пальцы умеют плести тонкие сети там, где рука мужчины не может показаться без того, чтобы не попасть в западню… Эмма поблагодарила его за теплые слова и в награду разрешила своему наставнику в политике небольшую вольность. Ему было позволено на секунду прижать губы к тому местечку, где в вырезе платья колыхалась ее грудь. Когда он выпрямился, лицо его было темно-красным, и пошел он, пошатываясь. Она беззвучно смеялась вслед ему. Он — философ, знаток человека, заставлявший народы дергаться на невидимых ниточках, которые держал в своем кулаке, — не замечал той ниточки, за которую дергали его самого.
Но Гревилл…
Как только он разгадал план Эммы, он стал ее непримиримым врагом и тайно действовал ей во вред. Она уступила просьбам сэра Уильяма, простила Гревиллу предательство, была с ним в переписке, относилась к нему как к принесшему жертву другу. Она ни разу не преминула выразить в своем письме благодарность за счастье, которое он принес ей, познакомив ее с сэром Уильямом. Ей было известно, что
